Ольга Тарасевич - Сокровище князей Радзивиллов

Значит, придется действовать самостоятельно, брать то, что мне надо. Это будет связано с болью и горем. Но по-другому здесь нельзя, не получится. Впрочем, я очень надеюсь: начавшееся потом счастье окажется настолько ослепительным, что угрызения совести сразу же умолкнут. К тому же у меня просто нет возможности добиться необходимого иным способом…

Мой замысел прекрасен.

Предвкушаю, как все это будет выглядеть.

Сначала возникнет всплеск отчаянной радости. Золото, драгоценные камни, умиротворение лиц… Уникальные для Беларуси реликвии, апостолы из сокровищницы князей Радзивиллов, обнаружить которые не удавалось долгие годы – и вот они найдены! Невероятная удача, везение, настоящий выигрыш в историческую лотерею!

Вслед за радостью придет страх. Обычных людей всегда пугает смерть. Но не меня… Мое желание войти в смерть очень велико, потому что единственная моя жизненная ценность мне недоступна. Однако самоубийство – это не тот финал, который предназначен людям вроде меня. У меня совершенно другая миссия, по-своему возвышенная и благородная. Глупые обыватели, конечно, содрогнулись бы, узнав о моих планах. Но потому они и обыватели, что им не дано вырваться за рамки общепринятых правил.

Я не могу получить то, что мне надо больше всего на свете. Поэтому у меня остается один вариант – уничтожение, мучительное и болезненное….

– Ойча наш, які ёсць у небе! Свяціся Імя Тваё. Прыйдзі Валадарства Тваё. Будзь воля Твая як у небе, так і на зямлі. Хлеба нашага штодзённага дай нам сёння. І адпусці нам правiнны нашы, як і мы адпускаем вінаватым нашым. І не ўводзь нас у спакусу, але збаў нас ад злога. Амен [6].

Доминик молится шепотом, старается произносить слова как можно тише. Однако все равно под высокие своды костела взлетает громогласное:

– Амен… амен… амен…

От этого зловещего эха вдруг становится не по себе. И мысли приходят такие… совсем некстати это, конечно… только вот все равно почему-то вспоминается, что прямо под Фарным костелом находится фамильный склеп, где покоятся гробы с телами Радзивиллов. По спине уже бегут мурашки; хоть и родные там лежат, родственники, предки, но все равно ведь мертвецы, страшно, жутко…

Конечно, можно было бы вознести молитву Господу там, где обычно, – в Несвижском замке устроена небольшая часовня. Именно там трижды в день, накануне каждой трапезы, собираются все-все: опекун князь Михаил, учителя во главе с самым любимым наставником, поэтом Франтишком Карпинским, а еще многочисленные родственники и гости. Но часовня совсем простенькая: пара образов на выбеленных стенах, родовая икона Радзивиллов, скамьи, распятие и статуя Девы Марии. Здесь, в костеле, все по-другому: красивее, торжественнее. Через витражи в базилику вливаются красные, синие и желтые реки света. Причудливые разноцветные потоки высвечивают то бледный лик Христа, в последний раз преломляющего хлеб со своими учениками, то чистый взгляд Матери Божьей, полный покорности и любви. Роспись на стенах костела сделана так ярко, живо и искусно! Совсем не похоже на тяжелые масляные фамильные портреты в золоченых рамах, развешанные по залам замка; на тех полотнах Радзивиллы выглядят какими-то кукольными и надменными, а Христос, Дева Мария и святые, изображенные на храмовых фресках, кажутся живыми, настоящими. И пусть все это немного пугает – эхо молитвы, дрожащие раскатистые звуки органа, костельные холод и полумрак, пускай немного боязно, но ничего, придется справиться со страхом и робостью. Зато ведь совершенно точно понятно: горячие просьбы, вознесенные в Фарном костеле, Господь должен услышать обязательно. Очень надо, чтобы Бог их узнал и явил милость свою…

Быстро прочитав еще две канонические молитвы, «Радуйся, Мария, благодати полная» и «Символ веры», Доминик перекрестился, закрыл глаза и стал мысленно рассказывать Господу обо всех своих бедах.

Новый опекун [7]куда строже прежнего. На двор гулять почти не пускает, едва только рассветет, еще даже до завтрака, требует отправляться в библиотеку, длиннющий такой покой, вдоль стен которого расставлены шкафы с книгами. Со шкафов сурово взирают мраморные философы, и от этой их требовательности, а еще от странного пола, выложенного мелкой черной и белой плиткой, сразу же начинает, как от глотка хмельного меда, кружиться голова. В библиотеке находиться совершенно не хочется, но нового опекуна это не волнует. «Ты – Радзивилл, Доминик Героним, придет время, и ты станешь во главе всей Несвижской ординации, поэтому тебе пристало быть мудрым, сведущим, начитанным», – говорит он, как всегда, поглаживая сизый от проклевывающейся щетины подбородок. И вот приходится с утра пораньше читать из философских книг. Глаза слипаются, и хорошо, ежели на французском попадается книга, а то ведь и латыни в библиотеке довольно имеется. Ничего он не понимает, этот новый опекун! Вон пан Коханку [8]вообще читать научился только лет в десять. И не по азбуке, между прочим. Учитель ему буквы в виде мишеней делал, пан Коханку по ним палил, так и буквы запомнил. А по-другому обучаться грамоте отказывался, говорил, что скучно ему в книжку смотреть. И ничего, жизнь его хорошо сложилась, такое же достойное место среди Радзивиллов занял, как и те предки, что в школах и университетах учились; и с королем польским пан Коханку знался, и от Екатерины к нему посланники прибывали, и обоих он все перехитрить старался.

«Господи, я понимаю, что нового опекуна взять, наверное, просто неоткуда. Но, может, получится сделать нынешнего хотя бы чуточку добрее? Вот так, чтобы, по крайней мере на рассвете, он меня не заставлял учиться? Довольно было бы занятий от завтрака и до обеда, а утренних и вечерних уроков не надобно. Учитель со мной согласен, говорит, что для своих девяти лет я довольно много знаю, и из математики, и из истории», – думал Доминик, стараясь не обращать внимания на уже занывшие от долгого стояния перед распятием колени. Понятно, что ноги затекли. Штаны совсем тонкие и дурацкие, по старым модам, приходится носить: пышные шаровары синей парчи, в таких на коленях стоять – как и вовсе прямо на жестком дереве. Впрочем, что колени, когда еще о самом главном не сказано.

Надо потерпеть! Потерпеть, открыть душу Господу, умоляя о милости и снисхождении…

«Господи, Господи, за что столько боли посылаешь ты рабу своему Доминику? Мне приходится хуже, чем дворовому щенку, чем любому крестьянскому мальчишке. У тех ведь мать имеется близко. Кажется, все можно было бы отдать, лишь бы перекинуться словечком с матушкой! Только ее по-прежнему не пускают в Несвиж. – Мальчик всхлипнул, вытирая заструившиеся по щекам слезы. – Уж несколько лет минуло, как довелось видеть добрые глаза и ласковую улыбку ее. Несколько долгих лет! А опекун все еще непреклонен: раз матушка вышла замуж, то нет ей больше дороги в Несвиж» [9].