Екатерина Гринева - Телохранитель, или Первое искушение

Я вздернула подбородок выше.

Человек с ледяными глазами смотрит на меня в упор.

– Вы, наверное, знаете о существовании компромата на Хатонцева, который хранился у Рысева. И который… – Снова пауза. Да ему в театре выступать, мелькает совсем уж не к месту в моей голове, во МХАТе или в шекспировском «Глобусе». Здесь его потуг никто не оценит по достоинству… – хранится у вас.

Концовка была уж совсем неожиданная, и поэтому я поперхнулась.

– У меня?

– Да. У вас.

– Но… – Я издаю нервный смешок. – У меня ничего нет. К тому же фамилия Хатонцев мне ни о чем не говорит. Александр Степанович оберегал меня от своих дел, не давал сложной и разветвленной паутине под названием «бизнес» опутать наши отношения. У него все было четко разложено по полочкам и на полочке «Лера Тураева» не было никакого Хатонцева, компромата и сволочных разборок. Это, как говорится, из другой оперы.

Но вряд ли мне поверили…

– У меня правда ничего нет. – Я смотрю на Сосульку в упор и повторяю: – Рысев не посвящал меня в свои бизнес-проекты.

Наступает молчание. Но такое свинцово-тяжелое, что мне становится не по себе. Ясное дело, мне не верят. И убедить бандюхаев очень сложно…

Сосулька подходит ко мне ближе и наклоняется к уху.

– Может, все-таки вспомнишь?

Это «ты» не предвещает ничего хорошего, и я это прекрасно понимаю. Внутри все сжимается, но я держусь изо всех сил. Показать свою слабость – самое последнее дело.

– Мне нечего вспоминать, – дерзко говорю я. Постепенно шок проходит, и меня охватывает злость на ублюдков, которые накинулись на меня вчетвером.

– Да ну! – бандита, похоже, мои слова развеселили. – А ты у нас еще и кусачая девочка. Что ж! И не таких обламывали. – Он бросает взгляд на своих дружков, в ответ раздается дружное ржание.

Я не хочу думать, что это – конец. Нет, этого не может быть, потому что не может быть никогда. Я, молодая, красивая, полная жизни, должна вот так бесславно закончить свои дни в незнакомой квартире в окружении сволочей? Еще немного, и из моих глаз потекут слезы. Я с трудом сдерживаю их.

– Испугалась? – бандит не сводит с меня своего ледяного взгляда.

Я молчу.

– Будешь молчать… придется прибегнуть к крайним мерам. А мне этого не хочется. – Он широко улыбается. – Можешь поверить: мне совсем не хочется уродовать такую красивую женщину.

По моему телу пробегает дрожь, и это движение замечает Сосулька.

– Страшно? Это еще цветочки.

В моем воспаленном мозгу вертятся тысячи версий, что со мной может случиться. Одна хуже другой.

– Я бы сказала, если бы знала, – cлова вырываются с запинками.

– Думаешь разжалобить? – хмыкает бандит. – Не получится.

Он делает знак кому-то, и ко мне подходит здоровый мужик с квадратным подбородком и толстыми пальцами-сосисками. Он вынимает из кармана ножик и подступает ко мне. Я закрываю глаза, но Сосулька дергает меня за волосы и орет:

– Ну что? Обоссалась, телка? Будешь колоться или нет? А то уделаем разом. Пустим по кругу, мочалка гребаная, ну?

Я крепко зажмуриваю глаза и кричу в ответ:

– СУКИ-ПОГАНЫЕ ВЫ-МОЖЕТЕ – МЕНЯ убить, но у меня ничего нет. – Слезы брызгнули из глаз. Мне уже все равно, что со мной будет, но мне важно показать им, что меня не запугать… Я рыдаю и кричу. Со мной настоящая истерика, и я не могу остановиться.

– Тихо! – рявкнул Сосулька. Потом подошел и ударил меня по щеке. Наотмашь.

В ответ я вцепилась зубами в его руку.

– Черт…

Он с силой ударил меня по голове, в мозгу вспыхнули тысячи радужных искр, перед глазами все завертелось с бешеной скоростью, и я отключилась.

Сознание возвращалось постепенно. Я словно находилась в темной комнате и освещала ее карманным фонариком, выхватывая из темноты «картинки из жизни»: вот Стас нежно гладит мне плечи и покусывает мочку уха, вот он что-то шепчет… вот я собираю чемодан перед полетом на Майорку…

Я приоткрыла глаза и застонала.

– Очухалась? – Сосулька подходит ко мне и берет за подбородок.

– Открывай глаза и смотри на меня. Слышишь?

Я открываю глаза.

– Это что за цирк ты здесь устроила? Совсем шизанулась? Не поняла, с кем разговариваешь? – Он стучит мне указательным пальцем по лбу. – Рассусоливать мне с тобой некогда, поэтому слушай и запоминай. Ясно?

Я киваю. Он отпускает подбородок и отходит на несколько шагов. Руки засунуты в карманы. Похоже, что больше в комнате никого нет. Только я и он. Но повернуть голову и оглядеться я не могу: больно.

– Я тебя отпускаю, но компромат на Хатонцева – за тобой. Ты должна понять: у тебя нет другого выхода, как отдать его нам. Ты можешь думать, размышлять. Все бесполезно. Срок у тебя – месяц. Если через месяц бумаг не будет, – его губы раздвигаются в улыбке, – не будет и тебя. Ты все поняла?

– Поняла, – прохрипела я.

– Ну и отлично. Само собой разумеется, никаких контактов с ментами, иначе – уговор будет расторгнут. Ясно?

– Да.

Сосулька выходит из комнаты, потом около меня вырастает один из тех, c кем я ехала в машине, он развязывает меня и выводит на улицу. Там я опять сажусь с ним в машину, и он довозит меня до ближайшей станции метро. Это «Выхино».

Жизнь складывалась так, что хреновей не бывает. Любовник исчез в неизвестном направлении вместе с деньгами и конфиденциальными бумагами клиента, а тут новая проблема – я должна достать компромат на некоего Хатонцева, которого я даже в глаза не видела и не представляла себе, кто это такой.

Я еще раз с признательностью вспомнила Александра Степановича. Он предвидел многое и поэтому сознательно разграничил свою личную жизнь, то есть меня и остальные дела.

Но теперь эхо прошлого настигло меня, и нужно срочно что-то делать.

Я сидела на кухне и пила свою любимую текилу. Я стала уже совсем пьяной и неожиданно подумала: мне не нужно сидеть и ломать голову, надо обратиться к Борьке Каргопольскому, и он все расскажет.

После смерти Рысева я бежала от своего прошлого и рассталась с людьми, которые знали его и меня. Таких немного, но тем не менее они были. Я без сожаления оборвала все контакты, оставив только Борьку, рыжебородого врача-стоматолога, пьяницу и бабника, чей отец еще с юности дружил с Рысевым. Поэтому Александр Степанович без опаски познакомил меня с Борькой, в сущности, безобидным человеком, единственным недостатком которого была страсть к сочинительству плохих стихов.

Что Рысев нашел в Борьке – для меня загадка. Но когда Рысев бывал в Москве, он брал меня и приезжал к Борьке. Тот накрывал стол, cтавил выпивку и после пары-тройки рюмок начинал декламировать свои вирши. Мне откровенно хотелось смеяться, но я сдерживала себя, потому что cтоило мне только перевести взгляд на Рысева, на его рассеянно-отрешенный вид, когда он весь был слух и внимание, как я понимала: нужно скрывать свое отношение к Борькиному творчеству, если не хочу поссориться с Рысевым или крепко его обидеть.