Наталья Борохова - Адвокат инкогнито

Аркадий рассматривал ее, пытаясь определить, что же зацепило его в ней, что вдруг свело с ума, лишило рассудка, превратило в больного зверя? Ответа по-прежнему не было. Его не привлекал такой тип женщин вообще. Аркадию нравились эффектные дамы, умеющие подать себя и произвести впечатление. Такие, в конце концов, как его жена. Умные, смелые, знающие себе цену. Эти женщины красиво укладывали волосы, заманчиво пахли, носили обтягивающие юбки и туфли на высоких каблуках. Они шли по жизни, покачивая стройными бедрами, кокетливо поглядывали на мир из-под длинных ресниц. За ними струились флюиды обожания и поклонения. Говорили они сложно, так что невозможно было понять сразу «да» или «нет», водили за нос, беззастенчиво обманывали и жестоко смеялись.

Но Софья была вылеплена из другого теста. Аркадий подумал: насколько верно к ней подходит это выражение – «вылеплена из теста»? Женщина казалась тихой и домашней клушей, у которой обязательно должны быть муж и дети. Соболев даже дернулся, услышав неожиданное:

– Не замужем. Детей нет.

Господи, во что он вляпался? В целом мире не нашлось мужика, согласного взять ее в жены. А он, как последний кретин, набросился на нее. Так голодный пес бросается на обглоданную, никому не нужную кость. И это при наличии жены-красавицы и очаровательных ребятишек!

Теперь уж Аркадий специально, испытывая какое-то садистское удовольствие, старался отыскать в женщине все новые и новые несовершенства. Он замечал все: разношенную, со старыми полустершимися набойками обувь; примитивную блузку, купленную, должно быть, по дешевке на рынке; школьную заколку, удерживающую волосы на затылке. Наблюдения доставляли ему удовлетворение, словно он упивался глубиной своего падения. Его злила ее кроткая сдержанность, ее манера щурить глаза, когда она отыскивала в памяти ответ на очередной вопрос следователя. Софья сжимала в замок пальцы, а он обращал внимание на ее коротко стриженные ногти, без малейших следов маникюра. Опускала вниз голову, а он рассматривал едва заметный валик жира у нее под шеей и знал, что через несколько лет она вообще оплывет, превратившись из пышечки просто в тучную матрону. Господи, где были его глаза? А может, ему подмешали что-нибудь в питье?

При мысли о зелье Аркадий едва не подскочил, обрадованный неожиданной разгадкой, но, бросив очередной взгляд на потерпевшую, осел, как перестоявшее тесто. У Софьи хватило бы ума разве подмешать ему в водку аспирин. На большее она была бы не способна…

– Знали ли вы обвиняемого раньше? – спрашивал следователь.

– Да, разумеется. Ведь мы работаем в одном университете, – отвечала та, кротко взглянув на Аркадия.

– Ложь! – мгновенно среагировал Соболев. Мерзавка выдала себя, сказав неправду. – Я ее вижу в первый раз.

Однако следователь только лениво отмахнулся.

– Согласно вашей версии, любезный наш Аркадий Александрович, потерпевшую вы видите не в первый раз, а во второй раз. А вообще выскажете свои возражения позже, когда вам дадут слово.

Соболев вопросительно взглянул на Дубровскую.

– Таков порядок, – прошептала ему адвокат.

Ему не оставалось ничего, кроме как смириться.

– Может быть, вы знали гражданина Соболева как известного ученого, а он действительно был с вами незнаком? – озвучил вопрос Чирков. – Или между вами были какие-нибудь отношения?

Соболев даже вытянул шею, ожидая услышать ответ.

– Конечно, были, – сказала женщина.

– Нет, ничего не было! Она лжет! – вновь не сдержался Аркадий.

– Уймитесь, обвиняемый. Скоро я дам вам слово. А вы, гражданка Кислова, объясните свои слова.

Женщина повела плечами.

– Мне неловко говорить, но… Аркадий Александрович приставал ко мне. Ну, он меня домогался…

У Соболева голова пошла кругом от такой нелепицы.

– В чем это выражалось?

Потерпевшая вздохнула, и Соболев готов был поклясться, что на ее щеках вспыхнули алые пятна. Она волновалась, но со стороны все выглядело вполне невинно, как будто женщина просто стеснялась озвучивать при людях пикантные подробности своей личной жизни.

– Он… мне неловко говорить… Аркадий зажимал меня в углу и шептал на ухо всякие непристойности. Щипал меня за грудь и бедра. Говорил, что хочет меня как женщину.

– Вранье! – воскликнул Соболев, понимая, что ведет себя сейчас неправильно. Ему следовало бы не орать, краснея, как уличенный в позорном проступке школьник, а обдумывать вопросы, которые могли бы загнать лгунью в тупик.

– В первый раз это случилось на защите кандидата наук Романова, – глядя ему прямо в глаза, ответила Кислова. – Я накрывала стол, когда он подошел ко мне сзади, обхватил меня руками, а потом… – Софья закрыла лицо руками, – потом запустил руку в вырез моего платья. Я, конечно, сопротивлялась. Может быть, недостаточно решительно. Ведь он доктор наук, профессор. Не могла же я с ним поступить так, как поступила бы с любым другим хамом. Он лапал меня руками и потел. Он тогда тоже был нетрезв. Не знаю, что бы произошло, если бы в комнату не зашли его коллеги. Кто-то даже хохотнул, сказав что-то типа: «Ну ты ходок, Аркаша!»

– Сказочка на ночь! – усмехнулся Соболев. – Допросите наших профессоров и узнаете правду.

– А мы так и сделали, – огорошил его Чирков, глядя на него без улыбки. – По-вашему, мы тут в игры играем, что ли?

– Второй случай был связан с моей дальней родственницей Ольгой Клюкой, – продолжала потерпевшая. – Она приходится мне двоюродной племянницей и учится в нашем университете. Оля – необычайно красивая девушка, чего Аркадий Александрович, конечно, не мог не заметить. Он не принял у нее зачет и потребовал явиться на пересдачу. Зная, чем это может кончиться, я пришла вступиться за девушку, по-хорошему попросила его об одолжении. Мы были одни в его кабинете, и Аркадий сделал мне прямое предложение, сказав, что я могу решить проблему в два счета, если соглашусь встретиться с ним в другой обстановке.

– Чушь! – воскликнул Соболев, до глубины души потрясенный вероломством лаборантки. – Знаю я вашу Клюку. Она – полная дура, а ко всему прочему известная шлюшка.

– Ну, что я говорила, – со вздохом отметила Кислова и обратила на следователя взгляд, полный немой скорби. – Я знала, что он все будет отрицать. Мы, женщины, бываем так беззащитны…

Аркадий уже не испытывал к ней того священного трепета, который заставлял его мучительно краснеть еще утром. Он понял также, что под личиной простой, незамысловатой лаборантки скрывается жесткий холодный игрок, способный на многое ради той цели, о которой Соболев пока не имел никакого представления. Теперь ему хотелось наброситься на нее тут же в кабинете, вцепиться руками в ее волосы, может быть, стукнуть для того, чтобы наконец увидеть страх в ее глазах, услышать просьбу о пощаде. Он понимал, что так не поступают мужчины, что желание таскать за волосы – скорее женский удел. Но ненависть его была велика. Ее трудно было облечь в форму красивых, хорошо поставленных вопросов и ядовитых реплик, которыми он обычно усмирял самых непримиримых оппонентов. Теперь он не мог защищаться, а сохранил лишь способность негодовать, выражая свои чувства короткими никчемными восклицаниями, ударами руки по колену и взглядами, кажется, способными воспламенить бумаги на столе следователя.