Лариса Соболева - Мадемуазель Синяя Борода

– Вона ты как… – протянул Иона. – А документ? Нынче на всех дорогах документ спрашивают, аль запамятовал? Не покажешь документ, враз догадаются, кто ты есть.

– А мы дороги-то обойдем, – поднялся Фомка, надеясь, что уговорит Иону. – Лесочком прошмыгнем. Эх, волю охота узнать, какая она. А то так и подохнем в неволе.

– Чем же тебе невольно было у Агриппины Юрьевны? Чай, не обижала тебя, не наказывала, не лютовала. Девок-то ты сколь обрюхатил в поместьях? А хоть раз на бревне лежал с голым задом, хоть раз по спине твоей кнут прошелся? Девки выговор получали, что к себе допустили! И всех замуж барыня выдала, ты ведь не желал жениться.

– Барам чем больше душ, тем богаче они, – обозлился Фомка, понимая уже, что Иона не отпустит его с миром. – Ты стар, жил при барском доме, со стола их ел, в одежу ихнюю рядился, тебе то по нраву. А мне пожить охота на воле, хозяином себе быть желаю.

– Не посмеешь уйти, – покачал головой Иона. – Я как доверенное лицо Агриппины Юрьевны и как управляющий ее поместьями имею полное право… А коль уйдешь, тебя искать станут. И найдут, уж поверь. До Дона не дойти тебе.

– Не стращай, – ухмыльнулся Фомка. – Видать, правду про вас с барыней молва идет, мол, ты и она прелюбодеи…

– Не смей поганить своим глупым языком святую женщину! – воскликнул возмущенно Иона.

– Святая? А чего ж ее в тюрьму-то упекли? Барыню – и в тюрьму! Людей порешила и думала, ничего ей не будет? Вона какую погоню за ней снарядили, у самой границы догнали. А как я тебя ножичком, а?

– Попробуй, подлая твоя харя! – сжал кулаки Иона. А Фомка-таки вынул нож. – Думаешь, стар, руку твою не отведу? До сей поры подковы гну и тебе шею сверну с превеликим удовольствием голыми руками. Ну, иди, иди ко мне…

Фомка вдруг осклабился:

– Нет, не стану грех на душу брать. Сам подохнешь без барского куска.

Иона надежду питал, что Фомка не осмелится сбежать – беглых люто наказывали. Но он утром холопа недосчитался, сбежал-таки ирод…

Монтеверио сделал паузу, а Щукин взглянул на часы:

– О! Час ночи. Синьор Монтеверио, вы наверняка устали. Продолжим завтра?

– Вы правы, я действительно утомился, а до конца истории еще далеко, – кивнул тот. – Когда вы завтра придете? Думаю, лучше нам встретиться у меня.

– Как вам будет угодно. У нас завтра обычный рабочий день, освободимся мы в шесть, спустя минут сорок приедем.

– Я буду ждать вас.

Щукин и ребята попрощались, сели в машину.

– Как книжку вслух читали, – зевнул Вадик.

– Любопытно устроен мир, – с улыбкой произнес Гена. – Будто по вертикальной стене несется мотоциклист. Он начинает с одной точки, в эту же точку и возвращается после представления, а ведь проехал много километров. Но по кругу! Два века прошло, и вдруг как из-под земли выплыла картина, вернула нас назад на два века. Что же она прячет?

– Ты не понял? – изумился Вадик, оживившись. – Что мамаша дочке-то своей сказала? Сокровище! Где-то спрятан клад, а в каком месте – знает картина. Ну, еще кто-то про это узнал, поэтому и стырил картину. Ух, как доберется до клада раньше нас… вот будет жалко. А этот Монтеверио нет, чтоб сразу суть нам сказать, так ведь разразился на пять часов словесным потоком.

– Архип Лукич, и вы думаете, что где-то зарыт клад? – спросил Гена скептически, не выдержал и рассмеялся.

– Я не спешу с выводами, а то потом разочарование трудно пережить, – сказал Щукин. – Но кто-то, вероятно, думает, как Вадик.

– Вы не согласны, что речь идет о кладе? – поразился Вадик. Ему никто не ответил, а молчание все равно знак согласия. – Вот бы найти… За находку нам полагается какая-то часть? Полагается! На всех хватит, включая итальянского принчипе. Я б машину купил…

– О-о-о… – ехидно протянул Гена. – Эк тебя разнесло, как сказал бы двести лет назад старик Иона. Может, на том месте, где были зарыты сокровища, дом построили в двадцать этажей. Где события разворачивались? В Москве? Значит, и клад, если он был, в Москве зарыт. И сто процентов из ста, что его уже нашли, Москва же перерыта вдоль и поперек. Так что умерь свою жадность.

– А зачем тогда картину свистнули? – не унимался Вадик. – Нет, клад есть, и ключ к шифровке, я думаю, у грабителей.

– Честно говоря, – теперь рассмеялся Щукин, – в клад я не верю, но что-то в этой картине определенно есть. Не будем гадать, поживем – увидим, в чем там дело.

– Да я теперь костьми лягу, но картину найду! – пообещал Вадик.

Архип Лукич развез ребят по домам, а сам долго не ложился спать, курил и рассматривал фотографии портрета белокурого ангела. Если есть шифр, к которому прилагается ключ, то он должен быть написан на картине. Но сколько он ни всматривался в фотографию, графических знаков не заметил. Что же прячет ангелок?

Давно Лада не чувствовала свободы, которая открывает новое пространство, где ты не существуешь, а живешь. Нет, дело было не в Диме, она не потеряла голову от любви, рассматривала их отношения с рациональной точки зрения и отбить его у жены – цели такой не ставила. Лада понимала: жен не бросают, не бросают даже сварливых, своенравных, изменниц. Что бы он ни обещал, их связь временная, пока кому-то не надоест. К счастью, Дима ничего не обещал, иначе пришлось бы делать вид, что она верит ему. Но при его косвенном участии удалось избавиться от примитивной жалости к мужу, а это уже достижение, в будущее теперь она смотрит смелее. Слабые мужчины цепляются за свою вторую «половину», как репейник, их устраивает любой вариант, лишь бы жена осталась. И прибегают к запрещенным приемам, чтобы вызвать жалость к себе: смотрят с укоризной, распускают нюни, принимают несчастный вид или, как один из вариантов, – заболевают. Жена сдается – соответственно меняется поведение мужа. Он начинает изводить ее нытьем, угрозами, всевозможными обвинениями, игрой в молчанку, что должно обозначать обиду… В общем, сущий ад. Спрашивается: зачем терпеть ад? А потому что мужу таким вот образом удается взвалить на жену комплекс вины – мол, в его слабости виновата именно она. А попутно внушает ей, что она никому не нужна. Несчастная носится потом с этой виной, верит, что на нее не позарится ни один порядочный человек, и чахнет. Так было и с Ладой. И конечно, не с ней одной. Но теперь самоистязаниям конец, прочь жалость, прочь комплексы, прочь прошлое! И всего-то надо сказать правду. Но это трудно, потому что за правдой стоит твердое «нет». И все же она чувствовала – за ее спиной выросли крылья.

Изменение ее настроения заметили на работе, сотрудницы удивленно переглядывались. Репутация у Лады была святой мученицы, но при всем при том коллеги почему-то жалели Илью. Ну, пьяниц на Руси всегда жалели. И продолжают жалеть. Только те, кто не знает, каково близким с ними, а узнали бы – всякая жалость пропала бы.