Лариса Соболева - Исповедь Камелии

– Погоди...

Артем приводил доводы в свою пользу, тем самым тянул время, выторговал сто пятьдесят тысяч, ударили по рукам. Приятель Каскадера двинул на автомойку за деньгами, пробыл там минут пять, вышел с пакетом... Артем спрыгнул на землю...

В этот момент налетели, как хищные птицы, вооруженные люди. Приятеля Каскадера затолкали назад, ворвались на автомойку. Двое кинулись на остолбеневшего Каскадера, повалили на заснеженную землю.

Одного Артем схватил за шиворот и отбросил в сторону, тот отлетел и затих. Второго свалил ударом кулака в лицо, схватил безвольного Каскадера и запихнул в джип. Быстро запрыгнул на место водителя и газанул. За ними рванула милицейская машина.

Погоня! Артем здорово от нее удирал, не жалея бензина, между тем поинтересовался:

– Каскадер! Каскадер, мать твою! Жив?

– Жив... – промямлил сообщник.

– Вот и хорошо, – процедил Артем.

– Догонят, – проблеял Каскадер.

– На своей колымаге? Никогда!

Он выбирал улицы, где горожане лишь мечтали об асфальте, машина подпрыгивала на ухабах, но что ей сделается, когда ее предназначение – летать, а не ездить. Такого преимущества не имеют легковые милицейские автомобили, поэтому неудивительно, что преследователи отстали.

Артем выехал за город, остановил машину, мотор не глушил. Он обошел нос, открыл дверцу и грубо вытащил Каскадера. Схватив его за грудки и прижав к боку внедорожника, злобно прошипел ему в лицо:

– Ну, гад, я тебя урою! Ты ментов навел, ты?

– С ума сошел...

– Я эту тачку пас два месяца, два! – тряс его Артем, а сам думал, не слишком ли старается, а то нечаянно кончит хлюпика. – Я к тебе, как к человеку, а ты... меня... ментам...

– Не я! – заорал Каскадер, чувствуя, что если не охладит психопата, то ему будет каюк. – Загребли-то не тебя! А моих людей! Зачем мне терять своих? Сам подумай... Отпусти!.. Дышать нечем...

Артем сжалился над ним, убрал руки. Но как же он страшен был в своем отчаянии! И ходил, и рычал, и размахивал руками:

– Что делать, что? Мне кранты! Вот связался!

Короче, Каскадер не посмел бросить ему ответное обвинение: мол, не ты ли сам ментов привел? Мысленно он, конечно, просчитывал такой вариант, вычислял, каким образом Артем мог сообщить милиции, где они припаркуются. Но современными технологиями Каскадер не увлекался, лишь теми новшествами, которые необходимы в быту, особым умом тоже не блистал, посему уличающих фактов не нашел.

– Залечь на дно надо, – подсказал выход.

– На дно?

– Да, временно. Не думаю, что нас запомнили в лицо те два... что меня скрутили. Утихнет буря, можно будет вылезти.

– Залезай! – решительно скомандовал Артем, открыв дверцу.

– А куда мы?..

– На дно. Я тебя, друг ты мой, не отпущу, так и знай. Если меня повяжут, то и тебя. Лезь, я сказал!

От кофе у нее сердце тарахтело. В сущности, пить его необязательно, когда вдохновение, можно сказать, сидит рядом. Да, спать не хотелось, просто кофе – это ритуал, непременный атрибут умственной работы, помогающий сконцентрироваться и отобрать из огромного объема мыслей, важные. Кофе заполняет паузу, если вдруг наступает минута невесомости, когда ищешь поворот в сюжете, или не знаешь, какой фразой начать главу. Это и маленькая награда в миг удачи, если перечитанное нравится самой, когда хочется сказать себе: недурственно. У кого-то все эти функции выполняет сигарета, у Софии – кофе.

Борька ни разу не позвонил, значит, действительно погряз в хлопотах. Впрочем, о нем она вспомнила только у папы, сейчас не до того...

Анфиса помогала Марго раздеться, щебеча:

– Ой, ну и важен же господин трагик, барыня. Я стою, читаю, а он положил ногу на ногу, болтает ею и в потолок глядит. А потом как рявкнет басом: стой! Я и обомлела вся. И про фразы мне чего-то толковал, а чего... не поняла я. А водки выпил, почитай, весь графин.

– Ты довольна?

– Уж не знаю, барыня. Меня смущение брало, себя не помню. Они ж знаменитые, а я...

– Ты это брось, – строго сказала Марго. – Раз надумала в актерки податься, то уж стеснение забудь. Или ты передумала?

– Что вы, барыня, я не передумала. Да только господин трагик как посмотрит на меня, аж сердце в пятки уходит. Но я справлюсь, слово даю.

Вошел Николай Андреевич в длинном шлафроке, кинул на комод газеты и махнул горничной, дескать, ступай. Та убрала вещи барыни и выскользнула из спальни. Николай Андреевич присел в кресло, намереваясь поговорить с женой, да зная вспыльчивый характер Марго, думал, как начать.

– Как провела день? – начал издалека.

– В хлопотах, – сказала она, натирая руки кремом. – У княгини Дворской родился сын, ездила поздравить ее. Потом у графини Шембек кофе пили. Я заехала за Вики Галицкой, но она сказалась больной.

– А что за новая идея с господином артистом?

– Но я же тебе говорила! – повернулась она к мужу. – Он дает уроки Анфисе, она мечтает пойти в актрисы.

– Дурацкая причуда, – высказался он не то о горничной, не то о самой Марго.

– Каковы б ни были причуды, каждый имеет на них право, – не хотела ссориться Марго, хотя настроение мужа угадала. – Анфиса талантлива, не попробовать свой талант на сцене – это вызов самому господу.

– Твоя Анфиса деревенская девчонка, глупая, сама не понимает, что делает, а ты ей потакаешь. Актерка! – презрительно бросил он. – Лицедеи все развратники и пьяницы.

– Но это ее выбор. Дорогой, ты, кажется, забыл: Анфиса не крепостная. И она ничуть не глупее многих дам, которых ты уважаешь, а они этого не заслуживают.

– Либеральность, Марго, хороша в меру. Ладно, оставим горничную. А кресло? Что за блажь?

– Я сделала Виссариону Фомичу подарок, – ложась в постель, устало проговорила Марго. – Кресло ему понравилось. Он был доволен и забавен.

– Еще бы не понравиться! Кресло-то немалой стоимости, – проворчал Ростовцев. – Оно из набора, Марго. У нас было двенадцать таких кресел...

– Теперь будет одиннадцать, – сонно пробормотала она и зевнула. – На них все равно почти никто не сидит. Тебе жалко?

– Разумеется, жалко, – ложась рядом с женой, признался он. – Ты расточительна. Отвезла бы ему старое какое, ненужное. Но ты выбрала лучшее кресло в доме, которое и не для сиденья вовсе предназначено. Оно являлось украшением. Я заказывал мебель по каталогу в Петербурге, а туда ее привезли из Амстердама. Марго, ты обязана считаться со мной. Слышишь меня?

Она не слышала, потому что спала. Да, спала, а не притворялась, иначе не избежал бы Николай Андреевич сцены. Он запрокинул руки за голову, рассматривал потолок и вздыхал. Николай Андреевич любил Марго, но и у любви есть границы, свои пределы с возможностями. Жена слишком неуемная, жаждущая от жизни интересных событий, норовила поступать и думать по-своему. А всякая мелочь, которую другая и вниманием не одарит, вызывала в ней то несоизмеримый восторг, то полное уныние. Одним словом, непредсказуема. Он пока не затронул тему странной дружбы жены с Зыбиным. Ему уж донесли, что Марго часто заходит к начальнику следственных дел, подолгу пропадает у него, а это нехорошо. Разумеется, Николай Андреевич не подумал о жене дурно, но все равно нехорошо полицию навещать, не для дамы это. Он тихо произнес: