Лариса Соболева - Злодеи-чародеи

– Опять бабушка Марго и пыльный, побитый молью девятнадцатый век? – раздалось возле ее уха.

– А! – вскрикнула София, подпрыгнув на месте как ужаленная. Оглянулась – муж! Она схватилась за грудь, словно удерживая скачущее сердце, и не хуже своей прапрабабушки Марго выпалила тираду – без пауз: – Борька! Я тебя убью! Пишу про покойников, кругом ночь, а тут – ты! Сколько раз я тебе говорила: не подкрадывайся так ко мне! Ты специально, да?! Хочешь, чтобы я умерла?

– Что ты несешь? – сморщился он, падая в кресло и вытягивая ноги. – Я нормально вошел, а вовсе не подкрадывался…

– Всегда ты говоришь, будто не подкрадывался, но почему-то все одно и то же случается каждый раз! Надоело мне твое вранье.

– Я не вру, просто ты вся целиком улетаешь в свои романы, здесь-то от тебя ничего и не остается, поэтому и не слышишь шагов. Днем она работает в ментовке (милицию и работу своей супруги муж Софии не любил), ночью пишет книжки (книжки он тоже не любил)…

– Ты днем тоже сидишь на работе, – София поняла, куда он клонит.

– …а на меня у тебя вообще не остается времени!

– И ты не тратишь свое время на меня!

– Не понимаю, у тебя же есть все, чего еще тебе надо? – завел он старую песню, хорошо хоть не на повышенных тонах.

– Боря, когда у человека есть все, он обычно теряет нечто для него важное, причем безвозвратно.

– Что именно?

– Например, себя! Тебе этого понять не дано, потому что терять себя обязаны все другие, но только не ты.

Она высказалась в мирном тоне, так что нельзя было бы придраться ни к слову, ни к эмоциям. Но под этим миром «считывалось» полнейшее ее равнодушие, внутренний холод, а это никак не могло устроить Бориса, привыкшего быть всеобщим идолом.

– Брось умствовать, – в отличие от нее, Борис уже несколько взвинтился. – Тебе захотелось мировой славы и общественного восхищения? Ну, посмотри же, София, на себя в зеркало… (Нет-нет, Борька ее вовсе не оскорблял, он скорее страдал.) Писатель – это звучит солидно, внушительно, мощно! Например, идет мужчина… маститый такой, крупняк… и сразу видно: писатель. Но появляешься ты – эдакий стебелек с челочкой (это весьма иронично прозвучало), и штамп можно сразу ставить: ты – кто угодно, но не писатель! Понимаешь, слабовата ты для этой роли. Тебе стоит хотя бы поправиться, килограммов на двадцать…

– Ну да, конечно, тогда при моем росте я превращусь в кадушку, и никто в мою сторону и не посмотрит – ты на это надеешься, да?

– Кстати, где же твоя слава? Ее нет! И денег, достойных этому наименованию – «писатель», тоже нет.

– Во всяком случае, мне не приходится клянчить их у тебя, а потом давать тебе же отчет, куда я потратила твои деньги! Это противно. Не заговаривай мне зубы, я твои методы знаю. Боря, уже половина второго ночи, ты не считаешь нужным объяснить мне, где ты был?

Ох, Борька… огурчик с грядки! Холеный, самодовольный, уверенный в себе и одновременно – мальчик, психология-то у него чисто мальчишеская: мне, мне и еще раз мне, потому что я – главный. Смешно! Он протянул ей свой сотовый со словами:

– Позвони на пост охраны, пусть лучше не я тебе скажу, где я был. Даже не поинтересовалась, что у меня случилось, почему я задержался, голоден ли!

София улыбнулась, подперев щеку ладонью. Ее умиляла эта его манера – нападать, вызывать в других чувство вины, когда у самого-то рыльце в пушку. Разумеется, она не взяла телефон и не стала звонить охранникам офисного здания: с ними ведь всегда возможно договориться. Сейчас София смотрела на этого большого ребенка – Борю – с чувством легкой досады: пенять-то ей не на кого, изначально она сама испортила мужа своей любовью, рабской преданностью ему, угодливостью, покорностью… Исправить его невозможно, впрочем, София уже и не хотела его исправлять, но только сегодня у нее сформировалось четкое желание – покончить со своей семейной жизнью раз и навсегда, как ей давно советовал папа.

– Я же вижу, что ты не голоден, – спокойно сказала она. – Иди, я еще посижу.

– Скоро ты свалишься, нельзя же спать только четыре часа в сутки! – Он ушел было, но тут же вернулся: – Запомни, ты у меня – одна!

Борис чмокнул ее в шею. В его заботе и в этом благодарном, но вовсе не волнующем поцелуе просматривалось эдакое примитивное заискивание перед «мамочкой» со стороны маленького шкодника, милого проказника. И выражение лица его при этом было такое преданное, любящее… Самое смешное – он действительно любил Софию, не хотел ее потерять, он ее и не отпустит; а в двух кратких словах их совместную жизнь можно назвать только так – бытовой идиотизм. Ну, как говорится, хоть живут они без драк!

– А я сразу поняла: не она – убийца…

– Стоп, София, – оборвал ее Артем, открывая очередную дверь. – Не делай таких скоропалительных выводов. Сейчас ты послушаешь нашего «психа» (так он называл врача-психиатра), но я тебя очень прошу: ни звука!

– Мне льстит, что Денисович и меня пригласил.

– Ну, – протянул Артем, – он же к тебе неравнодушен.

– Глупости!

– Ты не так меня поняла, я имел в виду, что Денисович любит тебя, как папа родной, с тех самых пор, когда мы выводили на тебя, как на живца, того маньяка. Входи.

София вошла в кабинет. Ким Денисович представил ее какому-то незнакомому человеку с непроницаемым лицом фантома (или фанатика), предпенсионного возраста:

– Это – наша гордость, работает у нас в пресс-службе и пишет книги, которые издают в Москве, – София!

– Да? – «господин фантом» развернулся, чтобы еще раз, повнимательнее, посмотреть на Софию. – Что же вы пишете?

– Чтиво, – усаживаясь в углу, скромно сказала она. – Детективы.

Артем хотел было сесть поближе к шефу, но она успела схватить его за руку и слегка потянуть к себе, то есть на свободный стул – дескать, садись рядом со мной.

– София хорошие книжки пишет, мне они нравятся! – категоричным тоном заявил Ким Денисович, словно с ним кто-то спорил. – А это – Маркел Кузьмич, он поможет нам разобраться с подозреваемой. Итак… А где же наш следователь?

– Я здесь! – в кабинет влетел взмыленный Валентин и прямо у порога упал на стул. – Прошу прощения за опоздание, машина сломалась.

– Артем, давай, только коротко, – отдал команду Денисович.

Взгляд Артема, предназначенный Софии, означал: придется тебе потерпеть и посидеть в уголке одной. Он поднялся, подошел к своему начальнику, открыл блокнот, в котором набросал план, и начал:

– Первое: та кровь на теле девчонки…

– Ее зовут Алина, – вставил Маркел Кузьмич.

– Она вам сообщила свое имя? – удивился опер.

– Я заставил ее назвать мне свое имя.

– Ну, тогда – на Алине была кровь Усманова, это уже определено экспертизой. В ее же крови на тот момент, когда девушку привезли в больницу, нашли следы незначительной дозы алкоголя – и все, никаких наркотиков. Отпечатки ладоней и пальцев в квартире оставила тоже она, но вот она ли убила – это вопрос до сих пор открытый. Сейчас объясню вам, почему. Вчерашние два трупа повторяют обстоятельства убийства Усманова. Первое: лезвием бритвы перерезали горло Яминой, только в первом случае складную бритву оставили на кровати, а во втором ее обнаружили под рукой парня, спрыгнувшего с балкона. Второе: парень, как и Алина, оставил в квартире Яминой полный набор своих кровавых отпечатков, вплоть до следов ступней. Третье: они оба, эта Алина и парень, очутились на улице раздетыми, но в квартирах убитых никаких вещей, принадлежавших им, мы не обнаружили. Они не могли прийти к своим хозяевам практически голыми, значит, вещи Алины и парня кто-то вынес из квартир убитых. Четвертое: личности обоих подозреваемых до сих пор не установлены. Пятое: в крови парня – небольшая доза алкоголя, и более ничего. Шестое: мотивы обоих убийств неизвестны, версий нет…