Тонино Бенаквиста - Охота на зайца

Вместо ответа тело рушится наземь с глухим стуком, задев головой мое колено. Я не шевелюсь.

Затем прижимаю ладони к своим векам, чтобы хоть на миг уединиться в собственной голове.

Мои зрачки привыкли к темноте. Сделав шаг к своей сумке, я наступаю ему на щиколотку, а он даже не вскрикнул. Я отыскал наконец карманный фонарик, после того как разбросал все свои вещи, и направил луч ему в глаза. Он без сознания. Его тело валяется на полу, словно гнилой плод, упавший с ветки. Наверное, я должен бы встревожиться. Не знаю, но, похоже, с меня чуточку хватит.

Я снова зажег свет, но в голове у меня от этого нисколько не прояснилось. В коридоре наконец человеческое существо — какой-то потягивающийся старичок, которого, видимо, разбудила темнота. Значит, еще живой.

Не знаю, что надо делать, чтобы вернуть кого-либо к жизни, — то ли хлопать по щекам, то ли брызгать водой? Попытаюсь вспомнить его имя. Жан-Жак?

— Жан-Жак… вы в порядке? Вам жарко? Хотите попить чего-нибудь?

Мои дурацкие вопросы вынуждают его с трудом открыть глаза. Я слегка брызгаю ему в лицо водой и прикладываю к губам горлышко бутылки.

— Это… ничего… такое со мной и дома случалось… немного жарковато… недостаток сна…

— Вы можете подняться?

Он закрывает глаза в знак согласия и опирается на мою руку, чтобы встать на ноги.

— Когда мы будем в Милане?

— Через час, итальянцы вроде решили наверстать опоздание.

— Вы не волнуйтесь из-за того, что со мной случилось… Такое бывает… я сойду, как договаривались, врач мне не нужен.

— О, знаете, в настоящий момент я не волнуюсь, мне некогда.

Он смотрит на мои разбросанные на полу вещи и начинает их подбирать.

— Да бросьте вы, плевать на них, потом я сам приберу, дайте дух перевести, мне сейчас не до них, пускай валяются, пускай пачкаются!

— Старая привычка. Если я когда-нибудь выпутаюсь из этого, я вас не забуду. Это не пустые слова, у меня скоро будет много денег, по-настоящему много, и я вспомню, что вы для меня сделали.

Сам не знаю почему, я расхохотался. Нынешней ночью со мной чего только не было, но такое…

Я этого типа оскорблял, раз десять желал ему смерти, даже пытался унизить. А он?..

— Послушайте, даже не знаю, как вам это сказать, но вы не находите, что ситуация довольно нелепая? Жан-Жак… Вы ко мне залезли, чтобы спрятаться от таможни, я сражаюсь с контролерами и всякими проходимцами, вы отрубаетесь при первой же возможности, сулите мне бабки, и при этом вам нечем заплатить за телефонный звонок. Я уже ничего больше не понимаю, да и не пытаюсь понять.

— Меня зовут Жан-Шарль.

Я поразмыслил одно мгновение и снова разразился смехом. Не искренним смехом — отстраненным. В эту секунду ничто больше меня не страшило: ни контролеры, ни тюрьма, ни воры, ни прочее жулье. Эту секунду я украл у вселенской логики.

— Не хочу употреблять высокопарные слова, но если вы мне и должны что-нибудь, так это ночь сна и хоть какое-нибудь подобие правды.

Не задам больше ни малейшего вопроса этому субъекту, надо, чтобы все исходило от него самого. Он складывает мою измятую рубашку и протягивает мне:

— Это у вас для обратного пути?

— Да. В любом случае она бы как-нибудь по-другому испачкалась, я не способен содержать свою форму в порядке, в «Спальных вагонах» у меня репутация неряхи.

Перестук колес смягчается, опоздание наверстано. Жан-Шарль садится на мгновение и вытирает лоб. Не похоже, чтобы ему стало легче.

— Вы ведь поняли, что я болен, — говорит он так, будто это изначально само собой разумелось.

Что еще можно сказать после такого признания?.. Мне больше не нужны никакие эвфемизмы.

— Это оно и есть, ваше подобие правды? У меня тут все насквозь липкое и мокрое от вашего пота, с вас градом льет, а я только тем и занят, что пытаюсь осушить это болото. Я вовсе не хочу вас унизить, но я бы вполне без всего этого обошелся… Знаю, это не смешно, но вы у меня тоже смеха не вызываете.

Я уже не отдаю себе отчета в том, что говорю, я только что достиг состояния того физического и умственного разброда, с которым сталкивается Катя после каждого моего возвращения. Это при том, что мы всего на полдороге «туда».

— Вы ведь измучены, да? Вы меня ненавидите.

— Нет. Уж скорей мне хотелось бы влепить вам оплеуху. Но больного я бить не могу…

Он опускает глаза. Надо отвлечься от того, что я только что сказал.

— Чем вы больны? Не бойтесь называть вещи своими именами.

— Я сам не слишком много об этом знаю. Знаю только, что это очень серьезно.

— Глупо заболеть, когда готовишься заграбастать кучу денег, — говорю я.

— Пфф… В этой игре вы наверняка выиграете. Я не умею защищаться от циников. А вы циничны настолько, насколько это свойственно здоровому человеку.

«Здоровый». Это я-то?

— Ну… похоже, это цинизм бедняка… И потом, в любом случае я не циник, это я от вас заразился.

Все, что я говорю, от меня ускользает, просто выскакивает само собой. Антуан от природы злой, это все говорят. У Антуана больше нет выбора. Антуану просто уже не угнаться за своим естеством.

— Если бы вы знали, до какой степени ужасно то, что вы говорите… Год назад я бы вас убил. Да, убил. Теперь-то я понимаю, что оно того не стоит.

Я отлично вижу, что он пытается говорить нормально, но это чистое притворство. Его глаза моргают все чаще и чаще, ему уже не удается держаться прямо, тряски поезда хватает, чтобы он начал сползать с кушетки. А я, сидя на полу, смотрю, как он падает.

— Я в розыске, но только не потому, почему вы думаете. Я всем нужен, меня все хотят, его просто рвут друг у дружки, этого господина Латура!

Он начинает хохотать, будто пьяный.

— Я представляю собой мешок денег, оттого-то и смеюсь, видя, как увиваются вокруг меня все эти кретины в белых халатах, да и все прочие тоже.

Точно, пьянчужка, приступ белой горячки в самом разгаре. Поет мне свой горький куплет. У меня впечатление, будто я у стойки какого-то занюханного бара, в занюханном квартале, лицом к лицу с каким-то прокисшим алкашом, у которого все больше и больше заплетается язык. Если подожду еще чуть-чуть, он мне сам все выложит.

— Вас это удивляет, да? Вы небось спрашиваете себя, как это бедный больной вроде меня, бедный и больной, умудряется заставить столько народу суетиться вокруг себя? Ну так я вам это скажу. Я сейчас как раз в том состоянии, чтобы сказать.

— Давай говори.

— Я на вес золота. А у швейцарцев его много, это всем известно… Они платят больше, чем французы, тут я ничего не могу поделать. Вы бы ведь выбрали то же самое? Моей собственной стране наплевать, если моих ребятишек вышвырнут на улицу, когда меня здесь уже не будет. Я знаю, швейцарцам тоже плевать, но они хоть платят достаточно, чтобы на это прожить годы, десятилетия!