Ольга Тарасевич - Последняя тайна Лермонтова

«Панин – скотина, эта девочка же – настоящее сокровище, – думаю я, отворачиваясь от чистых глаз. Мне очень стыдно за мысленное ерничанье над сыном Олеси. – Вот оно, счастье. Ему же экзотику подавай, олигарх хренов! Нигерия, Вуду. Интересно, к каннибализму его темнокожая мадам не приобщала? Все же деньги портят людей, развращают. И, пожалуй, никто не может устоять перед ржавчиной пресыщенности, которая сгрызает все нормальные здоровые жизненные ценности...»

– ... оказывается, он успел влюбиться в эту девушку. Говорит, что его чувства очень серьезны, что он хочет на ней жениться. В пятнадцать лет все серьезно. Если любовь – то до конца дней, разумеется. Это позднее выясняется, что конец любви приходит раньше, чем конец всего остального. А сейчас... Он просто бредит этой особой!

Пожалуй, беруши мне не нужны. Я научилась отключать звук голосов окружающих. Только вот момент выбрала для этого не самый лучший.

– В какую девушку влюбился ваш сын?

– Которая упала. Ее Таней зовут. Он боится, что девочка умрет.

– Уже. Умерла.

Таня-Антон, Антон-Таня. Мне кажется, этот пасьянс не складывается. Нет, Антон никак не может быть тем парнем, про которого судачили «туфельки». Девчонки говорили: кавалер горничной красив, а этот же – недоразумение ходячее. Опять-таки, какие планы семейной жизни с подростком! Или все-таки Антон? У здешних дамочек выбор ограничен, вкус непритязателен, а Тане не было и двадцати, лет семнадцать-восемнадцать, разница в возрасте не такая уж и критичная...

– О Господи! – Олеся, всплеснув руками, замедлила шаг. – Неужели это точно, она умерла? Не знаю, как ему сказать. Антон вообще с ума сойдет...

– Не говорите ничего. Вас что, за язык кто-то тянет? А долго нам еще идти? Я вообще уже не понимаю, где мы находимся!

– Это первый этаж левого крыла. Но в него нет прямого перехода, лестница проведена через третий этаж башни. Разберетесь со временем, это не так уж и сложно.

«Надо достать план этого злачного места. И еще отметить, кто в каких номерах размещается. Замок так красив снаружи, а внутри какие-то катакомбы», – рассуждаю я, торопясь по прохладному сыроватому коридору.

Высокие потолки, огромные пространства... Кажется, совсем скоро в замке будет зуб на зуб не попадать от холода, стоит только набирающей силу осени немного понизить температуру. Или здесь есть хорошая автономная система отопления?

Олеся, наконец, распахивает одну из дверей.

Их номер состоит из двух залов и небольшой прихожей с антикварным, пыльным от времени трельяжем.

Первая комната (которую мы проходим мимо, но я все равно успеваю взглянуть в распахнутую дверь) очень женская. С раскинувшимися на кровати платьями, с притаившимся на столике незакрытым флаконом духов, выпустившим облачко ненавязчивого запаха черной смородины и розы.

Вторая сразу же царапает глаза постерами, облепившими стены. Вижу ноутбук на столе, огромные наушники, высокую стопку дисков. Интересно, лицезрел ли сие великолепие сторонник воссоздания истории господин Панин? И как отреагировало его сердечко на стены, обклеенные плакатами с фотографиями музыкантов, небрежно похлопывающих свои гитары?

Осматриваться можно долго и не стесняясь. Хозяин всего этого бардака, с темными струйками-полосками на щеках, безмятежно посапывает.

Во сне лицо мальчишки расслаблено и спокойно. Постричь бы пацана по-человечески, смыть косметику, откормить – и симпатичный парень, никаких причин для грусти. Впрочем, такой – черненький, худой, зареванный – он мне напоминает нашего сторожа Пашечку.

Пашечка учился в каком-то техническом вузе, с медициной дел сроду не имел, а устроиться на подработку смог только к нам. Сказал, что имеется не так уж много мест, где можно работать по ночам. И прослезился – должно быть, от сочувствия к себе любимому. Обязанности у худенького брюнета предполагались – не бей лежачего. Формально – ночное дежурство, фактически – здоровый сон, прерываемый разве что приездом труповозки. Но и тогда особо напрягаться не приходится – документы, приколотые к простыне, в которую завернуто тело, надо забрать; повесить на труп бирки; сделать записи в журнале. Вот и вся работа. Контингент в морге по понятным причинам тихий и уже безобидный. Воры не полезут, ибо не за чем. Обстановка, по мне, вполне благоприятствует пребыванию в объятиях Морфея, как говорится, спи – не хочу. Но Пашечка очень тревожился, и, как правило, на посту все время бдил. Иногда при этом, говорят, тихонько поплакивал, жаловался сквозь слезы на суровую свою судьбинушку. А трупов боялся – до одури! Все ему казалось, что привезут к нам под видом покойника какого-нибудь вампира, а тот посреди ночи активизируется и продефлорирует клыками беззащитную студенческую шейку... Потом же случилось то, что нарочно не придумаешь. А будешь планировать – все равно ничего не получится, слишком много случайных совпадений. Итак, Пашечка, только заступив на дежурство – чрезвычайно редкий случай – закемарил. И, соответственно, не мог видеть, как в холодильник с трупами прошла экспертеса Лариса. А эту барышню на ночь глядя осчастливили чудной новостью: из четырех банок с кусочками органов гражданина N., которые были отправлены на химию, одна где-то затерялась. Поэтому, дескать, уважаемая Лара, поторопитесь за образцом тонкой кишки, иначе труп будет выдан родственникам, и потом уже сделать забор органов возможности не представится. Ругаясь и поминая недобрым словом ту сволочь, которая потеряла банку, Лара полезла в холодильник. Отыскала труп очень невезучего гражданина N., распорола по зашитому, нашла кишку. И в этот радостный момент поняла, что банку-то с собой она взять забыла! Банку, в которой органы на гистологию отправляют, у нас в секционной хранятся в огромном пластиковом пакете, о который все спотыкаются. С куском тонкой кишки в руках Лара направилась в секционную.

Думаю, Пашечка стал просыпаться чуть раньше этого прекрасного момента. Сначала он услышал какие-то странные звуки, раздающиеся из холодильника, потом увидел Лару, сонно бредущую с кишкой по коридору. А ведь Лариске еще опять в холодильник надо было вернуться, брюшную полость зашить, ибо наших кротких голубей-санитаров хлебом не корми, дай повод поорать на эксперта...

Не оценил студент Ларискиного трудолюбия. И, видимо, «ночная смена» нашей экспертесы произвела на психику парня чрезвычайно сильное впечатление. Честно говоря, Пашечка и раньше особым многословием не отличался. А уж после этого случая вообще ничего больше не говорил. Девчонки рассказывали, молча на следующее утро заявление об уходе написал и больше его никто не видел. Нет, ну если бы он действительно онемел, наверное, Лариску бы таскать куда-то стали, объяснительные заставили бы писать, что исполнение служебных обязанностей не предполагало сознательного нанесения вреда здоровью сторожа Пашечки.