Майкл Маршалл - Слуга смерти

Кто‑то схватил меня и потащил назад. Кто‑то присел рядом с парнем, которого я бил, пытаясь приподнять его голову. Лицо было залито кровью, но теперь я увидел, что он намного моложе, чем мне казалось, самое большее лет двадцати пяти. Я понял, что рядом с ним — женщина. Она посмотрела на меня — это была хозяйка «Кембриджа».

— Сволочь, — сказала она.

— Ты что, крутой? — послышался голос над моим правым ухом, и, вывернув шею, я увидел ее мужа.

— Какого черта?

Вокруг стояло несколько человек, вышедших из бара.

— Он следил за мной, — сказал я. — Он стоял здесь и ждал меня.

Женщина выпрямилась.

— Рикки — гей, — сказала она.

Я тяжело дышал, лицо пылало.

— Что?

Ее муж отпустил мою руку.

— Ты что, думал преподать ему урок? У тебя есть проблемы с такими, как Рик?

Он отошел от меня, будто я был заразным.

— Послушайте, — сказал я, но слушать меня никто не собирался.

Завитые певички помогли парню подняться и повели его назад в бар. Женщина бросила на меня еще один взгляд, хотела что‑то сказать, но лишь покачала головой. Ни с одной из тех, с кем мне доводилось спать, я не чувствовал себя таким ничтожеством, как сейчас. Она вернулась в бар вместе с остальными, покровительственно обняв парня за плечи, и я слишком поздно понял, что Рикки — ее сын.

Я остался наедине с ее мужем.

— Я не знал, — сказал я.

— Мог бы у него спросить.

— Вы понятия не имеете, что у меня за жизнь.

— Нет, — он покачал головой. — Не имею. И не хочу. И где ты живешь — тоже не желаю знать. Но тебе следует отсюда убираться. Здесь тебе делать больше нечего.

Он направился к бару, но, открыв дверь, обернулся и добавил:

— Я буду удивлен, если тебя теперь вообще где‑нибудь примут.

Дверь за ним захлопнулась, и я остался стоять под дождем.

Ницше говорил, что для мужчин и женщин с сильным характером существуют типичные ситуации и события, в которых им предназначено судьбой снова и снова принимать участие и о которых они могут сказать: «Да, я такой». По крайней мере, мне кажется, что так говорил именно он, хотя это вполне мог быть и Гомер Симпсон. Так или иначе, кто бы то ни был, он явно имел в виду нечто более позитивное, чем драки без причины или приступы паранойи в отношении тех, кто этого вовсе не заслужил. Именно так и произошло со мной в ночь после похорон моих родителей, когда я сам не знаю зачем вытащил пистолет в баре отеля, перепугав посетителей и самого себя в том числе.

Случившееся в Реленте наконец дало мне понять, что так жить нельзя. Как сказала мне три месяца назад одна девочка, которая испытала на себе, на что был способен Человек прямоходящий: то, что должен сделать я, больше не сделает никто. Пора было перестать бежать и скрываться — пришло время превратиться из дичи в охотника.

К четырем часам следующего дня я был в Сан‑Франциско, а ближе к ночи я наконец напал на след.

Рассвет застал Тома скорчившимся у подножия дерева, продрогшим до костей и до смерти напуганным. Теперь он уже не сомневался в том, что наступило утро, несмотря на то что не рассчитывал встретить сегодняшний день живым.

Когда он очнулся ночью, все произошло очень быстро. Инстинкт подсказывал, что нужно сматываться, и чем быстрее, тем лучше, но тело его не слушалось, и вместо того, чтобы подняться, Том растянулся на земле. Едва он осознал, что его план завершился полной неудачей, как снова ощутил запах, и в мозгу словно взвыла сирена: «Медведь! Медведь!» Том сорвался с места.

Сперва он передвигался больше на четвереньках, чем на ногах, но страх перед когтями зверя быстро привел его в вертикальное положение. Выкарабкавшись из канавы, он перебрался через ее скользкий от грязи край и наконец смог нормально идти.

Оглядываться назад не было никакого желания. Он понимал, что находится далеко не в лучшей форме — в голове шумело, лодыжка вопила от боли, к тому же он потерял фонарик — но тем не менее продолжал, пошатываясь, шагать во тьму. Боль и разочарование не шли ни в какое сравнение с перспективой оказаться в лапах медведя, и он побежал, подсознательно вспоминая все то, чему научились представители его вида со времен ледникового периода. Он бежал, словно загнанный зверь, подгоняемый чистым инстинктом жертвы, не чувствуя под собой ног, спотыкаясь о ямы и поваленные деревья, падая и снова поднимаясь, пытаясь добраться до более лесистой местности.

Забравшись выше по склону, он заметил, что снова пошел снег, громко хрустевший под ногами. Звук этот смешивался со свистом веток, хлеставших тело, и с его собственным хриплым дыханием. Паника лишила Тома способности соображать, и лишь спустя некоторое время до него дошло, что это единственные звуки, которые он слышит. Поскользнувшись, он грохнулся на руки и одно колено, попытался встать, но упал снова, потеряв равновесие. Оглядевшись, он увидел, что находится недалеко от вершины небольшой возвышенности посреди леса. Он готов был снова бежать — или умереть, в зависимости от того, что произойдет раньше.

Медведя не было.

Он быстро окинул взглядом местность. В тусклом лунном свете почти ничего не было видно. Слышно тоже ничего не было, даже когда он попытался задержать дыхание. В груди словно пылал огонь.

Том слегка попятился, ближе к большому дереву, зная, что пытаться на него влезть бессмысленно. Медведь наверняка опытнее его, к тому же не находился в состоянии, близком к обмороку. Однако возле дерева он все же чувствовал себя увереннее.

Он немного подождал. Было все так же тихо.

Потом ему показалось, будто он что‑то слышит.

Что‑то у подножия дерева, в кромешной тьме, среди морозных теней. Треск веток.

Он похолодел от страха и отчаяния, не в силах пошевелиться. Паника прошла, остался лишь ужас, сковывавший все тело.

Он застыл как вкопанный, но больше не раздавалось ни звука.

Наконец Том отошел от дерева, обошел его кругом, вглядываясь и прислушиваясь. Ничего, кроме теней и осыпающегося с ветвей снега. Он не знал, что делать дальше.

И потому остался там, где был.

К шести утра он чувствовал себя крайне отвратительно. То, что он испытывал сейчас, превосходило все похмелья, которые когда‑либо бывали в его жизни, вместе взятые. Ко всему прочему добавилась и шишка на правом виске — вероятно, результат второго падения. Все тело отчаянно болело при любой попытке пошевелиться, особенно ребра с правой стороны, к тому же его страдания многократно усиливал холод. Он понял, что до сих пор ему никогда еще не бывало по‑настоящему холодно. В какой‑то момент посреди ночи показалось, что по всей коже ползают насекомые, и последующие несколько часов он провел в попытках непрерывно двигаться, изо всех сил стараясь стать маленьким и невидимым. Он пытался шевелить пальцами ног, но безуспешно. Руки держал под мышками, время от времени вынимая их оттуда лишь затем, чтобы растереть лицо и уши. Несколько раз он терял сознание, но ненадолго. Том был чересчур напуган, чтобы сообразить, что в какое‑то мгновение он оставил попытки умереть.