Сергей Асанов - Тринадцать

— И не начинайте.

Он обернулся к дяде Пете, который уже закончил давать показания.

— Пойдем сходим наверх?

— Один боишься? — улыбнулся аккордеонист.

— Ты поговори у меня. На пятнадцать суток наговоришь.

— Пошли, бояка.

Они оставили место происшествия. Когда огибали угол дома, Геннадий спросил:

— Слушай, этот владелец машины — как он?

— В смысле?

— В смысле, что за тип?

— Засранец, — пожал плечами дядя Петя. Гена больше не задавал вопросов, потому что коротких и емких характеристик, какими награждал людей дядя Петя, всегда было достаточно. Из термина «засранец» вытекало все остальное, с чем порядочному человеку лучше не иметь ничего общего.

Они вошли во двор, направились к подъезду.

— Опять у вас один фонарь на всю площадку! — проворчал Геннадий. — Из рогаток по ним стреляете?

Дядя Петя в ответ улыбнулся:

— Откуда только такое чудо у нас выискалось? И фонари-то он считает, и жителей по именам скоро всех запомнит. Мусоропроводы на наличие экологически грязных продуктов проверять не будешь? Где вас разводят таких, а? Я бы прикупил парочку для родственников.

Геннадий молчал, но дядя Петя чувствовал, что ему приятно было это слышать. Собственно, для того он хвалебную речь и произнес в очередной раз — чтобы участковый не забывал этот дом и заглядывал сюда почаще.

Поднимались на восьмой этаж в лифте молча. Очевидно, давали о себе знать гнетущие предчувствия: несмотря на неплохую осведомленность, практически никто из местных жителей не бывал у Сабитовых дома. Что они там могли увидеть, бог знает, — наверняка ничего ужасного, поскольку вряд ли Пашенька мог опустить мать до уровня собаки, питающейся в углу комнаты косточками из супа, — но все-таки жилище самоубийцы, еще теплое от ее присутствия, может таить в себе много странного и довольно даже неприятного.

Они остановились на площадке восьмого этажа возле двери с номером «29».

— Ты начальник, ты и звони, — ответил дядя Петя на немой вопрос своего спутника. Геннадий фыркнул, нажал на кнопку звонка. За дверью прокряхтело что-то мерзкое, похожее на кряканье подстреленной утки.

— Что это? — удивился участковый.

— Звонок такой. Это щас модно — вместо колокольчиков, от которых мертвые встают, а живые умирают, вешать на звонки всяких фриков. Жми еще.

Гена нажал снова, сморщившись, потом еще и еще. Похоже, подстреленная утка крякала в квартире в полном одиночестве.

— Шатается где-то, мерзавец, — сказал дядя Петя. — Звони ему на трубу.

— Слушай, — возмутился Геннадий, — может, ты не будешь мне подсказывать? Кто тут начальник, блин?

Дядя Петя похлопал его по плечу.

— Не обижайся на юродивого с гармошкой.

— Ты такой же юродивый, как я английский шпион. Погоди вот, достанешь — пробью тебя по базе, душу вытрясу.

Участковый вынул телефон, набрал номер. С минуту стоял молча, приложив трубку к уху. Очевидно, абонент не спешил отвечать.

— Длинные гудки, — доложил озадаченный милиционер. — Блин, где его искать?

— Погоди, — сказал дядя Петя, отодвигая парня в сторону и подходя ближе к двери. — Набери-ка еще раз.

— Что толку, я минуту его держал! Пьет опять где-нибудь с друзьями, сволочь преуспевающая.

— Нет.

— Что — нет?

Дядя Петя промолчал. Он приложил ухо к двери квартиры.

— Что ты там услышал, юродивый?

— Набери еще раз!

Геннадий подчинился, нажал кнопки повторного набора, снова приложил трубку к уху. Через несколько мгновений дядя Петя махнул рукой, давая знак сбросить вызов. Участковый выполнил команду.

— Поздравляю тебя, мент, — сказал наконец «юродивый», отходя от двери. — Вызывай своих домушников, ломайте дверь.

— Что там?!

— Телефон внутри. И Пашенька вроде еще жив.

Квартиру вскрыли в течение нескольких минут. Дверь удерживал лишь хлипкий навесной замок, который сумели выдавить хорошим нажатием плеча. Для этого позвали двух крепких ребят из следственной бригады, работавшей у гаражей под окнами.

В квартире стоял ужасный запах — смесь перегара, табачного дыма и еще какой-то гадости, идентифицировать которую с ходу не получалось. Всюду беспорядок. Очевидно, обитатели дрались, причем дрались с размахом, игнорируя мебель, бытовые приборы и хрупкие стеклянные предметы. Оперативники констатировали, что победу в этом семейном побоище за явным преимуществом одержала мать.

Окровавленный Павел Сабитов с пробитым черепом лежал на полу возле ванной и застывшим взглядом смотрел на вошедших.

— Не успели, — пробормотал участковый. — Веселая ночь сегодня, ребята.

У Михаила ночь тоже выдалась не из легких. Сначала мыслям было тесно в голове, а потом… потом их стало еще больше.

Он долго не мог заснуть, ворочался в своей постели, как уж на сковородке, смотрел в потолок, сфокусировав взгляд в одной точке, полагая, что в конце концов вырубится. Поняв бесперспективность этого способа, вышел на балкон в одних трусах, постоял на холодке минут пять, затем уже с гораздо большим удовольствием плюхнулся обратно в постель, закрыл глаза и стал считать баранов, как Нюша в «Смешариках».

Все равно ничего не получилось.

Природа, хоть и со значительным опозданием, дала о себе знать — экстрасенс ковырнул подсознание и, как занозу из гноящегося пальца, вытащил на свет причину своего беспокойства. Весь вечер его исподтишка донимала мысль о двух гвоздиках, висевших над дверным звонком квартиры номер «11» в том чертовом доме на Тополиной улице. Эти цветы не могли быть случайностью — дескать, изначально было три, одна просто упала, высохла или еще что-нибудь в этом роде. Гвоздики были свежие, Миша даже почувствовал запах. Это несомненно был сигнал. Причем сигнал нехороший.

Однажды Михаилу уже доводилось видеть такое незамысловатое послание. В конце девяностых годов, будучи старшеклассником, он ходил стричься в одну и ту же парикмахерскую недалеко от школы. Она занимала однокомнатную квартирку на первом этаже — скромно, без затей, без ненужной роскоши, а следовательно, и без особых ценовых накруток. Заправлял заведением один молодой предприниматель по имени Сергей, а обслуживала клиентов его более чем приятная во всех отношениях молодая жена. Миша любил к ним приходить. Садясь в кресло, он отдыхал и душой, и затылком, тихая классическая музыка из магнитолы убаюкивала, а теплые и мягкие руки парикмахерши Наташи уносили его в райские дали.

А однажды он увидел две гвоздики. Они висели на ветке тополя справа от входа в парикмахерскую. Чуть позже, сидя в предбаннике в ожидании своей очереди на стрижку, он как бы между прочим спросил у Сергея, что это значит.

— Это значит, мой юный друг, — сказал тот, наливая парню чай, — что ты больше не будешь здесь стричься.