Полина Дашкова - Небо над бездной

– Здравствуй, Федя. С чего ты взял, что я помогу тебе? Ты же знаешь, нельзя вмешиваться.

Голос у него был глухой, старческий, дикция довольно четкая, несмотря на отсутствие зубов. Говорил он на чистом русской языке, с легким акцентом. Обращался к Агапкину так, словно они знакомы сто лет и расстались пару дней назад.

Федор Федорович подошел к старику, обнял его и тихо засмеялся.

– Дассам, Дассамка, не усидел, старый хитрюга, побежал встречать. Соскучился? Не ври, соскучился. И я тоже.

– Пусти, Федя, кости переломаешь. Пойдем скорее на свет, хочу посмотреть на тебя.

Старики зашагали вперед и заговорили по-немецки. Зубов с изумлением слушал.

– Федя, я всегда знал, что ты сумасшедший. Успокой меня, скажи, ты вернулся, чтобы опять искать белого всадника?

– Нет, Дассам, белого всадника я давно уж не ищу, мы скоро встретимся с ним. Ты отлично знаешь, зачем я вернулся.

– Федя, нельзя вмешиваться. И почему ты решил, что у нас получится?

– У нас? Ты сказал, у нас? Значит, все-таки поможешь?

– Я ничего тебе не обещал и участвовать в твоих дурацких играх не буду.

– Не будешь? А зачем в таком случае ты вытащил на свет Божий свою говорящую стекляшку?

– Извини, Федя, это не твое дело. Просто мне понравилась женщина, захотелось ее порадовать. Ну, так почему ты думаешь, что эпоха Хзэ кончилась?

– Его куклы быстро ломаются. Они выдают себя гримасами бесноватых. Он не может создать полноценное орудие с высоким интеллектом. Каждая попытка сотворить орудие заканчивается провалом. Получаются тупые кохобы. Но главное, ему нужен препарат. Ты понимаешь, что это значит?

– Федя, это ничего не значит. Он всегда хотел единолично владеть и распоряжаться препаратом.

– Да. Но теперь он пожелал использовать его для себя.

– Он врет. Он никогда не открывает своих истинных намерений. Препарат ему противопоказан, и он понимает это не хуже нас с тобой. Или ты думаешь, он настолько ослаб, что возомнил себя человеком?

– Именно так, Дассам. Он ослаб. Он спешит, паникует. У него нет новых идей.

– Федя, у него есть идея.

– Война между мужчинами и женщинами? Дассам, но это бред. Идея тупа и бесплодна, как и его куклы.

– Он почти нашел орудие с высоким интеллектом.

– Кого ты имеешь в виду?

Зубов заметил, что голос Агапкина дрогнул. Впереди, в блуждающих лучах, возникла лестница. Старики ускорили шаг.

– В-вот, уже п-пришли, – прошептал Рустам на ухо Ивану Анатольевичу.

– Ты знаешь, о ком я говорю, – сказал Дассам, – ты также знаешь, что вмешиваться нельзя, никому, тебе тем более. Это ее выбор. Если она согласится, за такого адепта он точно получит отсрочку. Молись, чтобы она отказалась.

Старики остановились в нескольких метрах от лестницы. Агапкин вдруг заговорил по-русски:

– Ты, старый злобный огрызок, мало тебе четырехсот лет? Так ни хрена ты не понял! Грязная бесчувственная ледышка! Вот поэтому тебя не отпускают! Я уйду к белому всаднику, а ты останешься, будешь тут дворником еще тысячу лет!

Пыхтя, отдуваясь, Агапкин стал карабкаться вверх по лестнице. Дассам стоял внизу, задрав голову, придерживая иссохшей рукой свою ушанку и кричал слабым, сиплым голосом по-русски:

– Федя, подожди, куда ты полез? Ты не сумеешь сам открыть люк, он тяжелый!

Агапкин замер посередине лестницы, повернулся, посмотрел вниз, оторвал руку от перекладины и ткнул пальцем в Дассама:

– Вот, Ваня, полюбуйся, мой знакомый дворник, о котором я тебе говорил!

Берлин, 1922

Федор вернулся в пансион около восьми вечера. В гостиной горел торшер. Фрау Зилберт мирно вязала в кресле. Он хотел пожелать спокойной ночи и пройти в свою комнату, но фрау указала спицей в темный угол у камина и сообщила:

– К вам опять посетитель.

Из угла торчали вытянутые ноги в щегольских башмаках на толстой резиновой подошве. Посетитель спал, развалившись в кресле. Лицо его скрывала шляпа, надвинутая на нос.

– Очень приятный юноша, – прошептала фрау, – ждет вас с семи часов.

Приятный юноша зашевелился, потянулся, снял шляпу, зевнул, открыл карие глазищи, улыбнулся во весь рот, вскочил и обнял Федора.

Если бы до отъезда Бокий не показал фотографии, Федор ни за что не узнал бы Осю, он помнил маленького умирающего старичка, помнил тощего слабенького мальчика с младенческим пушком на голове. Теперь перед ним стоял невысокий стройный молодой человек, с чистым смуглым лицом, чернобровый, белозубый, излучающий какую-то невероятную веселую энергию, хотя только что проснулся, позевывал, тер глаза.

– Вы вместе учились? – спросила фрау Зилберт.

– Да, – поспешил ответить Ося, – в одной гимназии, в Москве. Господин Агапкин всегда получал отличные оценки, хотя совершенно ничего не знал, а я знал все, но едва дотягивал до удовлетворительных результатов. Он умел болтать без умолку, и голос у него был такой противный, что преподаватели хотели только одного: чтобы он замолчал. Но он говорил, говорил, пока не добивался высшего балла. Тогда становилось тихо, и все радовались. Я же, напротив, боялся открыть рот. Вот так, с первого до последнего класса, он болтал, я молчал. Теперь наоборот, я болтаю, он молчит.

У Оси был великолепный немецкий, словно он всю жизнь говорил на этом языке. Фрау слушала его треп с нежной улыбкой, глядела на него, как на родного внука.

– Пойдем, однокашник, у нас мало времени, – сказал он Федору по-русски, – в семь утра я должен быть в Париже.

– Сегодня?

– Конечно. Что ты так смотришь? В четыре поймаю аэроплан великого Юджина Матти. – Он повернулся к хозяйке, галантно поклонился и затараторил по-немецки: – Спокойной ночи, милая фрау Зилберт, очень приятно было с вами познакомиться, передайте огромный привет вашей красавице-внучке и скажите, что она непременно станет звездой синематографа.

Когда Ося надевал свой плащ, Федор увидел в зеркале, что они правда выглядят ровесниками, хотя Осе только семнадцать, а ему тридцать два. Древний паразит как будто уравнял их.

«Знает или нет? – думал Федор, глядя на Осю. – Может, стоит поговорить с ним об этом?»

– Погуляем по Тиргардену, погода отличная, – заявил Ося и отправил последнюю, прощальную улыбку фрау Зилберт.

Моросил холодный дождь, дул ледяной ветер.

– Надо было хотя бы зонтик одолжить у доброй фрау, – заметил Федор.

– Нет смысла. Дождь слишком косой для зонтика. К тому же скоро кончится, тучи разойдутся. Погода должна стать летной. Иначе меня отчислят из Сорбонны.

У Федора голова шла кругом. Он не перебивал, не задавал вопросов. Поднял воротник, шагал рядом с Осей по темной пустой аллее Тиргардена.

– Так вот, Юджин Матти, великий авиатор, наполовину англичанин, наполовину итальянец. Я уже написал о нем пару репортажей для журнала «Флайт». Сегодня в четыре он взлетает с берлинского аэродрома на новой модели фирмы «Скайрингс», он сейчас отрабатывает ночные полеты. Обещал подбросить меня до Парижа. В девять я обязан сидеть перед экзаменаторами и сдавать Древний Египет. К половине третьего мне нужно подойти к отелю «Штерн». Лючия, жена Юджина, поедет на автомобиле в аэропорт, обещала меня прихватить. Так что времени в обрез.