Эля Хакимова - Комната страха

Противно не было. И страшно тоже. Вернее страх присутствовал, но не перед ними, а за них.

Страх перед будущим. Оттого что отныне вся ее жизнь будет связана с кем-то, кроме нее самой. Перед зависимостью от их будущего благополучия, здоровья, счастья. Да, это страшно. Но и страшно увлекательно. «Будут меня любить… А вдруг не будут? За что меня любить! Но я хочу, чтобы они меня любили, хочу! Детки мои», – попробовала Ева на вкус незнакомое выражение. Молоко, мед, цветки ромашки… Вкус теплый и мягкий, как молоко, нет, пожалуй даже, как сливки.

Сливочный привкус во рту и разбудил Еву.

Не открывая глаза, она нащупала свой живот – детский домик. Все на месте. Она гладила себя по мягкой, бархатной коже, здороваясь с ними, признавая их, прощая им все заранее.

В дверь постучали, и голос портье напомнил, что через час ее ждут внизу. Благодарная ему за то, что он не стал звонить, а потрудился подняться к ней лично, Ева все же не встала сразу, крикнув из-за двери, что соберется вовремя. Проспав весь день, она не чувствовала себя ни разбитой, ни утомленной долгим одиночеством. Было почти невыносимо легко.

В ресторане уже все собрались и ждали только ее. В убранном большим количеством цветов зале было шумно и весело. Некоторой грусти, спутницы всякого расставания, никто не замечал. Жан, как обычно, оказался на высоте. Окружающие старались не напоминать ему про обет и круассаны, зато на все лады расхваливали его сегодняшние произведения, а он с видом воплощенной скромности и не думал противоречить или отказываться. Завоеванный кубок красовался на отдельном столике, и каждый участник вечеринки мог полюбоваться им.

Мягкий свет свечей объединял всех участников ужина, золотым светом наполняя глаза, отменяя на время все проблемы и разочарования. Ева старалась запомнить все как можно лучше, сложить и упаковать воспоминания об этом вечере, чтобы потом когда-нибудь насладиться ими, каждой деталью, каждой секундой и поворотом.

Непременно должно быть такое место в ее Доме. Где все друг друга любят, прощают маленькие слабости, где так вкусно, тепло, негромко и неярко. Попав в зону действия идеального по гармоничности сочетания света, цвета, звука и запаха, она постаралась запомнить такое близкое к счастью ощущение.

Счастье все еще плескалось в ней, когда на следующее утро она садилась в такси и в последний раз прощалась с людьми, которые окружали ее в этом городке. Бертран с выправкой военного и Поль на шаг позади него. Жан и Мари в фартуках и колпаках (оторвались на минуту от кухонных забот). Портье с официантом, выстроившиеся в ряд за своим предводителем горничные. И даже девушка Поля, стесняясь, стояла в сторонке, теребя свою толстую пшеничную косу.

– До свидания и спасибо вам за все. – Ева улыбалась всем и каждому в отдельности.

– До встречи, мадемуазель Ив, приезжайте снова. – Бертран поцеловал Еву в лоб и похлопал ее по плечу.

– Непременно ждем вас на Рождество, я испеку лучшие круассаны, какие только можно вообразить. – Жан от переизбытка чувств пустил самую настоящую слезу. Мари же, не стесняясь, утирала мокрое лицо фартуком.

Уезжать всегда намного легче, чем провожать и оставаться. Это помогло Еве справиться с некоторой завистью к тем, кого она оставила здесь. А впрочем, уже там. Теперь ее «здесь» – это вокзал, поезд, аэропорт. Чем ближе был ее город, тем труднее было дорожным заботам заслонить стремительно надвигающееся возвращение. Оставив внизу, под серебристой плоскостью крыла самолета лето, расследование – весь этот кусок жизни, она смотрела на слои облаков, расстилавшиеся внизу, и видела свой город, дом, родных.

Но было еще что-то. Дневник Лары, похищенный Евой (так давно все это было, что перешло в разряд мифов о прежней жизни) в доме бабушек в ночь удачного покушения на неудачное убийство. Настало время, наконец, прочесть его.

«Так, что тут у нас такое?» Чуть не потирая руки, Ева достала дневник. По инерции начав было углубляться в анализ почерка (ну как все же много общего у нее с Сеньорой!), она резко оборвала себя, приказав читать, а не видеть.

…Страшно. Я полагаю – это то, от чего я умру. Может быть, даже прямо сейчас. Кажется, содержимое головы выдавливается из черепной коробки через уши – совсем как фарш из дырочек мясорубки. Стремительные розовые черви скручиваются на плечах в колечки. Как будто вырастают хвосты у невиданных животных.

Изнуряющая. Непрерывная. Изматывающая.

Ужас. Такая доисторическая, реликтовая мощь. Бьется кто-то. Все давится наружу, сквозь скорлупу моей черепной коробки. Каменное яйцо – кто там? Цельнометаллическая змея или нежный пуховый комочек? Улетит, уползет, а скорлупка – всмятку.

…Вчера, наконец, приехала к Фани. Как же я устала! Не надо было позволять им запирать меня в этом аду и пичкать седативными. Все затягивает. Эффект привыкания есть не только у наркотиков. Чем дольше находишься в темноте, тем меньше хочется света. Чем больше одиночество, тем меньше нуждаешься в людях. Чем больше ешь мяса, тем непонятнее фрукты. Выходит, и белки, и углеводы – наркотик.

У нас появился сосед. Я видела его издалека – он живет в охотничьем домике за болотом. Если бы Фани не послала меня за травами, я бы не встретила самого важного человека в своей жизни.

Соль тянет за собой соль, моря соли, потому что дозы надо все время увеличивать – привыкание. Движение – наркотик и неподвижность – тоже. Может, мертвые – это те, кто просто-напросто слишком привык к неподвижности? Чем сложнее выйти из шкафа, в который зашел в шутку, тем невозможнее признаться в своей глупости. Уже слишком велико горе и ужас близких людей, потерявших тебя.

Жизнь – наркотик, к ней привыкаешь. К смерти привыкание сильнее, более мощный препарат. Я попробовала «сойти с рельсов», и меня унесло, закружило, мне не выплыть. Не из тех я, кому показаны такие перемены. Лишнее это было, не мое. Я ведь была правильной, была, я точно помню. Был порядок, все убеждения лежали на своих полках, каждая мысль, эмоция знали свое место. Я была чистая, хорошо пахла, по линейке чертила все линии, зачем я взялась вести эти линии от руки?

Вчера опять приходила Лени. Я уже не пытаюсь ее снять или записать ее голос. Для кого? Я знаю, что Лени приходила, и мне плевать, верит ли этому кто-нибудь еще или нет. Она плакала, зачем она меня мучает? Она говорит, что знает все. И всем остальным расскажет. Расскажет о НЕМ. Яне смею пожаловаться ему, но знаю, что только он может прекратить это. Он говорил уже, что может… убить ее. Надеюсь, ей не будет больно – ведь она все равно уже мертвая, разве нет?