Олег Рой - Капкан супружеской свободы

Ах, если бы я все-таки был по-настоящему свободен, со страстным отчаянием думал Соколовский, предаваясь бессмысленным и оттого даже приятно меланхоличным мечтам. Не развод, конечно – о нет! – невозможно нанести такой удар своим домашним, но вот как-нибудь иначе: вот если б иначе сложилась жизнь и он встретил Лиду раньше или если бы Ксения вдруг встретила и полюбила другого, дав ему тем самым желанную свободу, да мало ли что бывает!.. И, не ведая, что творит, погружаясь в эти бездонные мечты, как в глубины прекрасного Лидиного тела, Алексей застонал от счастья и взмолился только о том, чтобы никогда не потерять женщину, которая была сейчас с ним рядом.

Итак, это действительно был настоящий триумф. Он убедился в том, просматривая перед завтраком утренние газеты, которые попросил у портье и которые оказались полны лестных упоминаний о его труппе. «Русские раскрывают Зонтик над Венецией» – этот заголовок бросился ему в глаза сразу же, как только он открыл полосы, посвященные фестивалю. Ему хватило знания итальянского, чтобы понять эту фразу, но перевести весь текст статьи он, конечно же, не сумел. Зато отлично смог почувствовать тот эмоциональный призыв, то сексуальное напряжение, которые, казалось, исходили от лица Лиды, снятого крупным планом в момент финальной сцены спектакля. Это была единственная фотография на странице, и надо признать, что редактор не ошибся, выбирая ее в качестве иллюстрации: драматическая красота актрисы, ее яркое, фактурное обаяние и эффектный даже на черно-белом типографском снимке взгляд как нельзя лучше передавали магию театра и праздничную фееричность Венецианского фестиваля.

Когда Алексей спустился к завтраку, труппа, уже собравшаяся за столом (не было только Лиды), встретила его аплодисментами. Он шутливо раскланялся перед друзьями, похлопал им в ответ, напоминая, что это общая заслуга, и, легко отвечая на шутки и прибаутки, с наслаждением вонзил зубы все в ту же «континентальную» ветчину, сиротливо приютившуюся на тарелочке рядом с поджаренными хлебцами.

– Ты уже видел газеты? – спросил его помреж Володя, бесшумно отхлебывавший кофе и с увлечением перелистывавший шуршащие страницы, покрытые мелким итальянским текстом.

– Разумеется, – ответил Соколовский. – Только понял, конечно же, не все – лишь общую тональность замечаний.

– А замечаний практически и нет, – вмешался в разговор Иван. – Мы уже нашли нескольких добровольных переводчиков и выслушали в их исполнении столько дифирамбов!.. Пишут, например, что «Зонтик» – это шедевр камерности и лиризма; что наш спектакль, рассчитанный на минимум декораций и действующих лиц, производит гораздо большее впечатление, чем вычурные и дорогостоящие постановки… как, например, у поляков. И еще…

Молодой актер просто захлебывался от восторга, явно ощущая себя на вершине успеха. Но Володя Демичев не дал ему договорить, воспользовавшись секундной паузой, которую Иван взял, чтобы перевести дух.

– Да, поляки, кажется, не оправдали всеобщих надежд, – задумчиво протянул он. – А им ведь прочили если не победу, то, во всяком случае, новый прорыв в театральные выси. Между прочим, Алеша, это всем нам урок: нельзя почивать на лаврах, нельзя останавливаться на достигнутом. Кому многое дано, с того много и спросится… А не то недолго и разочаровать публику.

– Ну, до этого нам пока еще далеко, – с набитым ртом пробормотал Леонид Ларин, зорко обводя взглядом собравшихся за столом. – У нас пока, напротив, – сплошной зефир в шоколаде. Вон, видали: Алексей Михайлович, пишут, чуть ли не режиссер десятилетия. Умеет, мол, выстроить каждую сцену так, что у зрителя холодеют руки от восторга и замирает сердце… – Он процитировал эти слова до такой степени торжественным тоном, с таким едва уловимым итальянским акцентом и юмором (хотя не пользовался при этом никакими специальными комическими приемами), что все за столом засмеялись, а Соколовский лишний раз подумал: нет, не зря все-таки я держу Лариных в труппе – дар перевоплощения у них обоих просто выдающийся. – А Лиду нашу так и вообще превознесли до небес. Смотрите… где это? А, вот, нам же переводили этот отрывок: Лидия Плетнева – восходящая звезда русской сцены… темперамент Софи Лорен в сочетании с неотразимой надменностью Греты Гарбо… искрящийся коктейль из теплоты и льда… Нет, ну вы подумайте только!

– Да уж, – встряла в его высокопарную речь жена, чуть недоуменно поводя изящной маленькой головкой. – Лидуша действительно оказалась на высоте. А кстати, где она? – И Елена невинно уставилась прямо в глаза своему режиссеру. – Вы случайно не знаете, Алексей Михайлович, может, она еще спит?..

Соколовский бросил на Ларину подозрительный взгляд. Собственно говоря, в самом ее вопросе, может быть, и не было ничего особенного, но тон, которым он был задан, – слегка фамильярный и подчеркнуто целомудренный – указывал на то, что фраза, как и обычно у этой женщины, была с подтекстом. Однако Лена смотрела на Соколовского так кротко и будто бы уважительно, что любая нервная реакция с его стороны выглядела бы просто глупо. На воре шапка горит, весело подумал про себя Алексей и ограничился тем, что безразлично пожал плечами в ответ на ее вопрос. И черт с тобой, беззлобно решил он, говори потом, что хочешь… Не все ли ему равно?

Разумеется, он знал, где сейчас Лида. Он оставил ее в номере, разметавшуюся во сне среди смятых складок нежно-кремового белья, замурованную в мягких изгибах постели, словно в створках перламутровой раковины. Ей удалось уснуть так недавно, и спала она так крепко и сладко, что Алексею стало жаль будить подругу и он пожертвовал совместным ранним завтраком, разумно решив, что подобный джентльменский набор продуктов можно получить в любой близлежащей кофейне. Теперь он собирался попросить кого-нибудь из ребят постучаться к ней, чтобы успеть еще сегодня всем вместе посмотреть фрагменты фестивальной программы и – что греха таить – собрать урожай поздравлений и впечатлений по поводу вчерашнего выступления.

В старинном палаццо, где проходили фестивальные показы и куда они добрались только к двенадцати дня, их уже ждали. Распорядители праздника с итальянской стороны, коллеги-актеры, российские туристы, заглянувшие накануне на театральный огонек, поклонники из числа публики – все они окружили труппу Соколовского, чтобы наперебой, на нескольких языках, выразить восхищение необычной постановкой и ошеломляющей игрой главной героини. Лида принимала поздравления так, будто ничего иного и не ждала от Венецианского фестиваля: со спокойным достоинством и слегка небрежной, утомленной, но очень выразительной улыбкой. А Алексей, наблюдая за ней чуть исподтишка, поражался тому, как легко и быстро его лучшая актриса вошла в роль звезды. Между прочим, это было одной из особенностей артистического темперамента Лиды Плетневой: она мгновенно входила в заданный им – или обстоятельствами, как в данном случае, – образ, зато выходила из него потом трудно и долго, неделями, кровью и потом, отдирая его от себя, словно лоскуты обожженной и израненной кожи. Прежде Соколовский пытался бороться с излишней чувственностью и обнаженностью ее игры, с тем натурализмом, который она привносила во все свои роли и который казался его режиссерскому вкусу не совсем «комильфо», с некоей надрывностью ее трактовок – однако все напрасно. И тогда мало-помалу он отступился. Теперь же ему, вознесенному творчеством и любовью на самую вершину успеха, казалось, что только такой и должна быть его возлюбленная, а все остальные женщины мира рядом с ней точно поблекли, лишенные ее яркого дара, искреннего чувства и умопомрачительной внешности. Конечно, истовая ночная страстность уже слегка угасла в нем, он снова обрел способность относиться к собственной любовной связи чуть иронично, по-мужски свысока, но тем не менее сегодня их узы были куда прочнее, нежели неделю назад, скрепленные волшебным воздухом Адриатики, его страхом потерять Лиду и тем неотразимым впечатлением, тем фурором, которые эта женщина вдруг произвела на фестивале своей игрой и своей внешностью.