Ольга Тарасевич - Тайна перстня Венеры

А потом я слышу Танин голос:

– Мам, ну как еще может себя вести придурочный избалованный ребенок! Как и в Москве: портит мне нервы и ни в чем себе не отказывает. За последние дни он успел утонуть в море, расшибить коленки, слопать пуд мороженого и застудить горло. После того как Анжела погибла в аварии, Сашка его совсем разбаловал. Ну, как же, сирота, без родной мамы, со злобной мачехой… Конечно, был бы Егор родным, я бы так не бесилась. Нет, к самому мальчику никаких претензий – он меня любит, зовет мамой, старается вести себя хорошо. Только у него ничего не получается. Характер такой, все ему надо, все ему интересно. А вот Саша… Нет, мамуль, никаких новостей. Саша больше детей не хочет. Его отцовский инстинкт, видите ли, реализован! А на мои планы и желания он всегда плевать хотел. Говорит, зачем ему опять бессонные ночи и пеленки – он только от детства Егора отошел. Мам, ну что ты такое говоришь, ты как маленькая! Как я его обману и подловлю, если он всегда мне на живот кончает! Ладно, все, уже успокоилась… Тем более толку от этих разговоров никакого. Погода? Отличная, только по вечерам немного прохладно. Нет, не простудилась. Да, буду беречься…

Со мной иногда тоже бывали такие проколы. Гудящая толпа обманчива. Вроде бы дарит иллюзорное одиночество. И может показаться, что никому нет никакого дела до содержания телефонных разговоров, что окружающий шум позволяет не понижать голос. Но в итоге нет ни одного человека, который бы остался в неведении относительно содержания беседы. Как-то раз я сделала аналогичную глупость. Позвонила Леньке и стала жаловаться, что на меня давят, требуют явное убийство классифицировать как смерть в результате несчастного случая. Такое в нашем деле, к сожалению, случается. Я в этом плане человек непробиваемый, на меня где сядешь, там и слезешь, душой кривить не приучена, характер не тот. И это всем известно – но почему бы не попробовать в очередной раз поломать несгибаемого человечка. Все это сопровождалось моими воплями, слезами, соплями, нервами. И в конечном итоге – передачей материалов другому эксперту, который сделал, что требуется. И вроде бы я уже большая девочка, и сильная, и со мной такие номера не проходят. Но как же захотелось пожаловаться мужу, срочно! Такое чувство возникло – вот умру с горя, если не переговорю с ним, и он в своей обычной цинично-сочувствующей манере не скажет то, что мне более чем хорошо известно… Секционная была битком забита народом, визжала пила, ругались, извлекая органокомплексы, санитары. И мне казалось: ну кому какое дело до меня, забившейся с телефоном в уголок возле окошка. Ага, как бы не так. Суть проблемы потом обсуждало все бюро!

А ведь Таня – кто бы мог подумать – может дать мастер-класс Ванессе! Я еще раньше обращала внимание: внешне между мамой и сыном нет ничего общего. Но генетика такие вещи в принципе объясняет. А поведение Тани всегда казалось самым что ни на есть материнским. И вот, пожалуйста, выясняется: на самом деле мальчик – не родной сын. Что ж, дай бог этой семье найти взаимопонимание…

Мы медленно, буквально по миллиметру, продвигаемся вперед. Самого домика Богородицы, расположенного выше, я пока не вижу – передо мной ввысь уходит поток людей, зеленый забор деревьев скрывает угол обзора за изгибом дорожки. Но слева уже различима темная медная статуя Девы Марии. Кто-то, совсем безмозглый, фотографируется рядом, игриво приобнимая статую за талию. Кто-то почтительно целует отшлифованные временем белые камни постамента. Многие женщины уже убирают волосы под платок, как в церкви. Богородица смотрит на всех нас с любовью, прощает грехи, молится за спасение душ. Сколько доброты и ласки в ее ладонях, протянутых нам навстречу…

Тем страшнее вдруг мне становится. Как будто бы сердце вырвали и швырнули в морозильную камеру ледяного ужаса.

Я очень хорошо помню, как это все было. Наверное, любая женщина такое никогда не забывает. Ребенок, сын. Растет в животе, толкается. Как хочется скорее увидеть, взять на руки! Боль родов забывается быстро – в любви, заботах, счастье. Мальчишки – очень интересные, забавные, неугомонные. Характер с пеленок, еще сидеть не может, а уже упрямая складочка на гладком лобике: быть по-моему. Ну и конечно, чем дальше в лес – тем больше дров. Сбитые коленки, синяки, обувь и одежда горят, рвутся, рассыпаются. Но какие сияющие у сына глазенки – всех обогнал, или первым решил задачу, или придумал что-то разэтакое. И я горжусь своим сыном, до слез, хотя стараюсь не показывать вида. Он самый лучший, самый красивый, самый умный, самый-самый-самый…

Она , конечно же, тоже радовалась и гордилась. Как и любая мать, как всякая женщина.

Искренне надеюсь, она не знала, что предстоит ее сыну.

И что ей помогли пройти через боль испытаний. Потому что, отдавая своего ребенка за чужие грехи, можно сойти с ума, а жить после такого, как раньше, уже нельзя, не получится. Не вытереть ведь из памяти его глаза, улыбку, сутулые плечи, огромную лапищу – ногу, в которую вдруг как-то незаметно превратилась розовая нежная ступня с умилительно крошечной пяточкой. Ничем не заполнить пустоту страдающего материнского сердца…

Господи, Господи, как многого я не могу понять. Дай же мне сил хотя бы принять, смириться. Я хочу жить с Богом в сердце. Хочу делать добро, нести свет…

Домик Девы Марии выглядит совсем простым. Небольшие серые камни, примыкающие прямо к горам. Освещенная солнцем скромная, безыскусная кладка отражает свет множеством слюдяных вкраплений – и от этого кажется, что дом, окруженный зелеными кудрявыми деревьями, излучает сияние.

Интересно, она действительно озарила своим присутствием это место или вера и молитвы многочисленных паломников создали такую уникальную ауру святой чистоты, теплой любви?..

Внутри – я медленно продвигаюсь в потоке людей и верчу головой по сторонам – дом мало напоминает жилое помещение. Пустые комнаты, полукруглые своды, алтарь – белый, мраморный, на нем стоят свечи и лампадки, а еще за ним находится статуя Девы Марии, небольшая, золотистая.

Вход находится в одной части домика, выход – в противоположной. Возле выхода ручей туристов разделяется на примерно равные части – кто-то остается возле поддонов с песком, где можно зажечь свечи, кто-то спускается вниз, к источникам. Сначала мы с Дитрихом, не сговариваясь, делаем пару шагов вперед, вертим в руках свечи, разминаем фитильки. А потом перед нами вдруг оказывается толпа шумных курящих людей. Не могу понять, на каком языке они переговариваются – испанский, итальянский?..

– Майн гот, – застонал немец, беря меня под руку, – давай подходить потом. Теперь совсем не есть хорошо.