Валерия Вербинина - В поисках Леонардо

Обед закончился. Некоторые мужчины удалились в курительную комнату, другие, как, например, Рудольф фон Лихтенштейн, предпочли остаться в салоне. Немец беседовал о какой-то ерунде с Амалией, которая стояла у окна, обмахиваясь веером. Вскоре к ним присоединился Деламар.

– Никаких новостей? – спросила девушка.

– Никаких, будь я неладен, – проворчал сыщик.

– Дорогая Эжени, – вполголоса заметил адвокат мадам Армантель, – на вашем месте я не стал бы так смотреть на немецкого графа. Вдруг Феликс заметит…

Эжени обернулась и смерила Боваллона презрительным взглядом.

– Феликс никогда не обращает внимания на такие пустяки, – отозвалась она. – Как, по-вашему, они и впрямь родственники?

– Кто?

– Мадам Дюпон и граф фон Лихтенштейн.

Боваллон вскинул брови. Конечно, граф, которого мадам с неприличной фамильярностью называла просто «Руди», утверждал, что она его кузина. Однако достаточно было поглядеть на них, чтобы усомниться в этом. Не то чтобы они были разительно не похожи друг на друга или казались совершенно чужими – с точностью до наоборот, между ними чувствовалась крепкая связь, словно они были сообщниками в некоем чрезвычайно важном деле. Что касается Эжени, то она уже давно решила для себя, в каком именно деле. Достаточно было вспомнить то обстоятельство, что муж мадам Дюпон весьма кстати оказался в клинике для душевнобольных, в то время как его жена вместе со своим кузеном очутилась на корабле, направляющемся в Нью-Йорк. В действительности все, разумеется, было гораздо проще: воспользовавшись сумасшествием месье Дюпона (истинным или мнимым), блондинка условилась сбежать в Америку с любовником, которым являлся не кто иной, как душка Руди. Именно его она ждала на палубе в день отплытия, пока «Мечта» плыла от Гавра до Шербура. Никакой другой причины для того, чтобы торчать там, на ледяном ветру, у мадам Дюпон просто не могло быть.

Эжени не могла нарадоваться на собственную сообразительность. Ее радость была бы ничем не омрачена, если бы не одно обстоятельство: увлеченный этой посредственной особой, немец совершенно не обращал внимания на нее, Эжени Армантель. Наследница пяти миллионов чистого капитала не привыкла к такому обхождению.

Она принимала как должное, что мужчины, вне зависимости от возраста, титула и семейного положения, заискивали перед ней, искали ее благосклонности и льстили ей, льстили безбожно и беспрерывно. Ее не интересовало, был ли сей феномен связан с ней самой или с тем фактом, что она принадлежала к весьма обеспеченной семье. Эжени считала излишним вдаваться в столь утомительные подробности, тем более что она полагала себя куда более притягательной, чем все сокровища на свете.

Рудольф заинтриговал ее тем, что не рвался угождать ее желаниям, не восхвалял ее красоту и вообще не стремился к ее обществу. Вначале она подозревала, что это тонкий (впрочем, не такой уж тонкий, а довольно избитый) трюк с целью привлечь ее внимание. Она решила отплатить ему той же монетой и сделалась с ним учтиво-холодна. Как человек, вращающийся в свете, она в совершенстве владела всеми оттенками обращения с людьми и была уверена, что ее преувеличенная вежливость его заденет, он вынужден будет признать свое поражение. Ничуть не бывало: толстокожий немец, казалось, вполне доволен был таким положением вещей и по-прежнему не горел желанием общаться с ней. Эжени пришла к выводу, что он гораздо хитрее, чем кажется, и невольно прониклась к нему уважением.

Деламар, перекинувшись с Амалией и ее кузеном несколькими словами, отошел. Из курительной комнаты вернулся герр Кляйн и, взяв под руку свою жену, направился к выходу. Рудольф мрачно покосился на чету из Эльзаса, и Эжени была готова поклясться, что оба – и муж, и жена – поежились под его взглядом. Впору было подумать, что они боятся его! Вот бы еще узнать, отчего? И Эжени смело ринулась в атаку.

– Здравствуйте, господин граф! Вы меня помните? – проворковала она.

Рудольф высказался в таком духе, что забыть ее он не смог бы при всем желании, и Эжени расцвела, приняв его слова за комплимент.

– Месье Деламар говорил мне, что вы очень близко к сердцу приняли смерть мамы, – продолжала она. – Вы и представить не можете, как я вам благодарна за это! – И тут же без перехода спросила: – А что вы думаете о политическом положении в Европе? Я слышала, канцлер Бисмарк…

Тут Амалия, не выдержав, исчезла. Странное дело: она вовсе не имела никаких видов на своего неожиданного родственника, но наблюдать, как возле него кружит эта маленькая глупенькая хищница, оказалось выше ее сил. И Амалии подумалось, что всякая женщина, какой бы разумной и уравновешенной она ни была, по природе собственница. Девушка ускорила шаг и вскоре была уже возле своей каюты.

Рудольф, поняв, что кузина не вернется, тихо выругался по-немецки. Если бы иллюминатор был чуточку пошире, германский агент не задумываясь бросился бы в него, но от самоубийства его спасло своевременное появление Луизы Сампьер. Она подошла к кузине, и Рудольф, обрадовавшись возможности скрыться, скороговоркой пробормотал какое-то невнятное извинение и сбежал, оставив Эжени гадать, уж не потеряли ли ее миллионы своей привлекательности, если от нее спешат со всех ног.

Войдя в свою каюту, молодой человек первым делом проверил, на месте ли картина. Амалия ему нравилась, но менее всего он хотел бы оказаться снова обманутым ею. Кроме того, Рудольф ни на минуту не забывал, что на корабле находятся представители конкурирующей австрийской разведки, и был готов к любому подвоху с их стороны. Покамест, однако, все обстояло благополучно, ибо Леда по-прежнему улыбалась ему своей невыразимо нежной улыбкой. Рудольф поспешно накрыл ее матрацем и сел в кресло.

«Все-таки в прежнее время умели рисовать, – подумал он. – Не то что сейчас».

Амалия, которой наскучило читать Золя, наведалась в библиотеку и взяла там биографию Леонардо работы Клише, члена Французской академии. Ничего нового для себя она из книги не почерпнула. Все то же самое: мать – крестьянка, отец – нотариус, мальчик был левшой, с детских лет проявлял необыкновенный талант к рисованию, знал другого титана Возрождения – Микеланджело, но, как часто бывает, оба художника на дух не выносили друг друга. Тут Амалии пришлось прерваться, потому что к ней пришла Ортанс Эрмелин. Под глазами у молодой женщины лежали тени. Она улыбнулась жалкой, вымученной улыбкой и сказала, словно извиняясь:

– Я не спала всю ночь.

– Я понимаю, – мягко проговорила Амалия. – Присаживайтесь, пожалуйста. Я могу чем-нибудь помочь вам?

Ортанс села и прижала руку ко лбу. Казалось, она находится на пределе сил.

– Вы не знаете, – робко спросила она, – месье Деламар… он нашел его?