Татьяна Гармаш-Роффе - Ведь я еще жива

– Лен, а как же… – промямлила я. – А почему же ты…

– Почему я с ним живу? Ты это хотела спросить?

Я смутилась. Потому что именно это и хотела спросить.

– Ты не поверишь, Криска.

– Все же скажи!

– Я спасаю родину… – усмехнулась она.

– В каком смысле?.. – обалдела я.

– В прямом. Он мегаломан.

Больше она тогда ничего не добавила, а я помчалась домой, достала словарь и стала читать, что такое мегаломан. Оказалось, что это «человек, страдающий манией величия». Я была разочарована.

Я все-таки вернулась к Лене и осторожно спросила, надо ли понимать сказанное так, что ее муж видит себя Наполеоном или кем-то еще известным? И в чем тут опасность для… родины ?

– Тебе попалось неудачное определение, Криска. Мегаломан – это человек с непомерным желанием власти, исключительно самовлюбленный, который имеет склонность к грандиозным и масштабным проектам. Этой масштабностью он пытается себя валоризировать – или, проще говоря, придать себе ценность, – заткнуть в подсознании противный голос маленького и несчастного человека. При могуществе и амбициях, коими обладает мой муж, мегаломания способна привести к разрушениям, подобным третьей мировой войне.

– А ты?..

– А я стараюсь его убедить в том, что он может обойтись одной мегаженщиной.

Она засмеялась, но как-то грустно.

Я не очень поняла то, что объясняла мне Лена, но почувствовала в ее словах что-то такое, что вызвало у меня необыкновенное уважение и печаль. Я подошла к ней, прижалась. Лена погладила меня по голове своей большой рукой.

– Если бы ты знала, девочка, – совсем тихо проговорила она, – сколько дерьма я впитала в себя, как губка, чтобы не дать ему пойти по этому миру дальше…

Позже я поняла, почему Лена мне доверила столь невероятный секрет: ей было куда проще произнести те слова девочке-подростку, несмышленышу, чем признаться в наболевшем и сокровенном даже такой близкой подруге, как Настенка, то есть моей маме…

…Я снова ударилась о металлические стенки своего гроба и полуочнулась от обморочной дремы. С некоторым трудом вспомнила, что я уже выросла, мне уже двадцать два. В сновидениях я ощущала себя ребенком – в каждом эпизоде воспоминаний о том возрасте, который мне снился. Наверное, правду говорят, что перед смертью вся жизнь проходит перед глазами, и мне снились не только события, но и все мои чувства, эмоции – я их переживала заново так живо, словно на самом деле…

Казалось, моя память уместила в подарочную коробку все эти эпизоды, яркие, как детские кубики, чтобы я могла на прощанье их перебирать, рассматривать, любоваться, а поверх приложила опись содержимого, итоговый баланс моей короткой биографии. И крышка уже была наизготове, и яркая подарочная лента тоже. Еще немного, и коробка отправится на дальнюю полку воспоминаний…

Только уже не моих, а обо мне.

Тело мое остывало, руки стали словно металлическими, ног я уже не чувствовала. Мне казалось, что рядом со мной неслышно улеглась моя Смерть. Она не была похожа на костлявый скелет, как ее обычно изображают. Ни на человека вообще. Она ощущалась как узкая, длинная и запредельно холодная полоска материи непонятного происхождения, напоминающая мягкую резину. Почему-то я чувствовала ее справа от себя – она холодила мой правый бок, – но потихоньку она разрасталась, растягивалась, покрывала меня своим ледяным одеялом все больше и больше. И я во сне знала, что когда она достигнет сердца – левой стороны моего тела, тогда я умру. Но я не могла ее сбросить с себя. Она была бесплотной и при этом обладала нечеловеческой силой…

Игорь! Спаси меня, Игорь!!!

…Да, без сомнения, перед ним стояла мать Кристины. Те же золотисто-рыжие волосы, та же почти прозрачная белая кожа с легкой россыпью веснушек и глаза, которые сегодня были небесно-синими.

Да, именно так, сегодня ! Он знал эту особенность глаз Кристины: они меняют цвет в зависимости от освещения, от одежды и могли казаться зелеными во всей гамме оттенков, вплоть до хаки, до цвета спелого лесного ореха, и серыми, от стального до глубокого бархата, и голубыми, от наивной незабудки до пронзительной синевы сентябрьского неба.

Мама Кристины была в джинсах и в тонком васильковом свитере-тунике, отчего ее глаза сегодня походили на сентябрьское небо.

– Я ищу Кристину, – произнес Игорь немного смущенно. – Она ведь здесь проживает?

Женщина смотрела с изумлением, словно он прямо перед ней спустился с неба на летающей тарелке.

Пауза затягивалась, и, видимо, осознав это, женщина вдруг залилась розовым румянцем. Точно как Кристина, которая по всякому пустяку то розовела, то бледнела.

Тем не менее она продолжала смотреть на Игоря широко распахнутыми глазами, не произнося ни слова. Казалось, она потеряла дар речи.

Только значительно позже Игорь понял этот внезапный ее ступор, а тогда он не придал ему значения. Точнее, просто не задумался о его причинах: ему не терпелось узнать, где Кристина.

– Простите, а вы… Вы ее мама?

Женщина кивнула.

– Так могу я поговорить с Кристиной?

– Дочка уехала… – ответила ее мать наконец. – Она вернется… через пару недель…

Игорь не знал, верить или нет. Кристина сбежала? Не позвонила, ни слова не сказала – уехала?!

Ревность снова больно прихватила его.

– Куда? Куда она уехала?!

И, видя, как мнется ее мать, он добавил язвительно и пылко:

– Или это секрет?!

– Секрет, – кивнула женщина с несчастным видом. – Она просила меня… никому не говорить…

Игорь переступил с ноги на ногу. У него было огромное желание оттолкнуть женщину, ворваться в дом и обшарить там все закоулки. Кристина прячется от него, это ясно! И почему бы не в этом доме? Зачем ей еще куда-то ехать?

Но сделать этого он, конечно, не мог.

А что он мог сделать?

Ничего.

Только уйти с достоинством. Не унижаться.

Он потрогал свой пиджак. Там, во внутреннем кармане, лежало письмо. Словно предчувствуя, что поиски Кристины не увенчаются успехом, он написал его за несколько отчаянных ночей, где говорил ей о любви, упрекал ее в малодушии и тут же прощал, умолял объясниться…

Игорь решил его не отдавать.

Он попрощался и направился к воротам. Зажужжал зуммер электронного замка: мать Кристины отворяла ему калитку. Игорю очень хотелось обернуться: казалось, что ему в спину смотрит не только ее мать, но что из-за занавески первого этажа его спину прожигал еще один взгляд…

Кристины?!

Уже взявшись за ручку калитки, он все-таки не удержался, обернулся. Мать и в самом деле стояла на крыльце и смотрела на него. А занавеска висела ровно и неподвижно.

И все же Игорю чудилось, что за ней кто-то стоит. Он знал от Крис, что отец бросил их, отчима тоже нет, – следовательно, мама ее живет одна. Кому же быть еще в доме, как не Кристине?!