Ольга Хмельницкая - 33 счастья

– А как к ним можно позвонить? По спутниковой связи? – спросил Слюнько.

– Да, у них телефон системы «Иридиум», он работает повсюду в мире, – пояснил академик. – Мы можем хоть сейчас туда позвонить.

Трясясь на ухабах и не попадая пальцами в клавиши, академик набрал номер. Трубку никто не снял.

– Не отвечают, – вздохнул Защокин, – это кошмар, что творится! Такое впечатление, что там все умерли. Кстати, вы, наверное, знаете, что дорогу на биостанцию несколько дней назад завалило и что нам придется идти пешком и тащить на себе все оборудование?

– Нет, я этого не знал, – ответил профессор, – но теперь в курсе. Ничего, дойдем. Мы можем взять часть вашего оборудования, наши чемоданы почти все пропали.

Бывшие непримиримые оппоненты повернулись друг к другу и крепко пожали руки.

– Я думал, что надо бы переждать непогоду, – сказал Александр Павлович после паузы, – но на биостанцию надо попасть как можно скорее. Конечно, яйцо украдено, но мы хотя бы сможем собрать мельчайшие частички скорлупы, оставшиеся на том месте, где оно лежало. У нас в составе команды есть физик, который может провести исследования. Кроме того, мы взяли с собой генетика. Если мы обнаружим хоть мельчайшую частичку скорлупы, он сможет выделить и проанализировать ДНК барионикса.

Слюнько пристыженно молчал. Он, конечно, тоже вез кое-какое оборудование, но экипировка криомедиков была на порядок серьезнее.

– Кстати, – спросил Защокин, – вы уверены, что это именно барионикс? Вся мировая пресса цитирует в этом вопросе вас. Но я, если честно, не уверен, что тип динозавра был определен правильно.

Слюнько слегка покраснел. Его брови воинственно наморщились, но почти сразу же вновь расслабились.

– Нет, – признался наконец профессор, – конечно, я не уверен. Да и откуда мне знать наверняка, что там внутри? Может, там детеныш атлантов? Может, там вообще нет ничего живого, а лежит бомба с часовым механизмом на десять миллионов лет! А может, там внутри зародыш ма-а-а-ахонького цыпленка, и яйцо просто разбухло до невероятных размеров из-за постоянного пребывания в сырости.

Защокин захохотал. Слюнько тоже затрясся от смеха. В этот момент машина резко дернулась вправо, ее тормоза завизжали, грузовик запрыгал по ухабам, а потом клюнул кабиной вниз и остановился. Все кинулись к бортам. Машина стояла, упершись радиатором в кювет. Из-под капота валил пар. Вокруг, громко чавкая сапогами, ходил водитель.

– Наверное, патрубок лопнул! – прокричал он. – Сейчас изолентой замотаю.

Водитель распахнул капот. Оттуда вырвалось большое облако пара. С неба лил дождь. Шофер испуганно посмотрел вверх и захлопнул капот.

– Нужно подержать полиэтилен, – крикнул он, – пока я починю агрегат. А то сейчас тут все водой зальет, и аут. Копец!

Алена, Бубнов, молоденький парень с усиками и молчаливый бородач, оказавшийся физиком, растянули над капотом кусок полиэтилена. Их ноги почти мгновенно ушли в грязь по колено. Вся четверка подняла руки вверх и замерла, напоминая то ли атлантов, то ли кариатид. Вода лилась по их рукам, затекала в рукава, неприятно холодила поясницу и стекала в обувь. Впрочем, обувь и так была утоплена в грязи.

– А долго стоять? – робко спросила Алена.

– Я замотаю изолентой патрубок, и все, – хмуро сказал шофер. – Сразу же поедем.

– А как же мы отсюда выедем, – прогудел бородатый физик, – если даже колес не видно, так глубоко они ушли в грязь.

– Будем толкать, – грустно сказала Алена, – а что еще нам остается?

– Толкать? – испуганно воскликнул Бубнов. – Насколько я помню, «ЗИЛ-310» весит несколько тонн.

Алена бросила на него удивленный взгляд. Дима тут же изобразил на лице крутость настоящего мачо.

– Ну что нам несколько тонн, – пожал он плечом, – вытолкаем, конечно.

Бородач посмотрел на Диму внимательнее. Его умные глаза сузились.

– Меня зовут Миша, – сказал он, – Миша Манусевич. Я физик из Обнинска. Меня привлекли к проекту исследования яйца динозавра в последнюю минуту.

– Очень приятно. Дима! – сказал Бубнов. – Я аспирант профессора Слюнько.

Водитель ковырялся в капоте. Оттуда все еще шел пар. У четверки, державшей полиэтилен в вытянутых вертикально вверх руках, постепенно затекли все мышцы.

– Еще чуть-чуть, и я уроню свой край, – сказала Алена. – Я уже рук не чувствую.

– Держись, – сказал Манусевич, – в кузове остались только женщина и двое пожилых мужчин. То есть кадровый запас весьма ограничен. Предлагаю еще немного потерпеть.

Его худенький коллега с усиками громко скрипел зубами. Это был высокий и тощий молодой человек, который в школе на физкультуре отличался тем, что не мог не только ни разу подтянуться, но и даже просто висеть на турнике. Впрочем, хилый юноша был круглым отличником, и ему многое прощалось. Сейчас, стоя с полиэтиленом в руках, он скрипел зубами и жалел, что не делал зарядку.

«Я не уроню, я не уроню, – думал он. – А то ведь вся вода выльется на двигатель, карбюратор, свечи и провода. И все! Больше мы уже точно никуда не поедем».

Он скосил глаза на Манусевича, но физик стоял спокойно, не дрожал, не бледнел, и дышал, как обычно. Молодой человек с усиками уже еле держался.

«Ну как же я могу отпустить сейчас пленку или позвать на помощь, если даже Алена держится», – думал талантливый хлюпик, чувствуя, что у него немеет правая рука.

Дождь все продолжался. В центре полиэтилена, который держала четверка, собралась большая лужа. Водитель что-то ожесточенно ремонтировал.

– Тяжело? – сочувственно спросила Алена Бубнова.

Ее светлый хвостик намок и теперь висел сосулькой.

– Нормально, – ответил Дима, испытывая сильное желание бросить проклятый полиэтилен, развернуться и уехать прочь.

Трудности всегда вызывали в нем раздражение. Он чурался какой-либо работы, предпочитая ее имитировать. Обычно Бубнов говорил то, что от него хотели слышать другие, а если его просили помочь, он не отказывался, а просто находил причину, по которой не мог это сделать. Например, говорил, что у него болит голова. Если надо было напрячься, у Бубнова сразу же находилось множество разных дел – все срочные. В Академии наук, где вполне можно было существовать, годами ничего не делая, он чувствовал себя неплохо. Но сейчас, с полиэтиленом в руках, он понял, что научная работа – это иногда совсем не то, что он себе представлял. Аспирант поглядел на Алену, мужественно державшую пленку в трясущихся от напряжения руках, на Манусевича, явно работавшего за двоих, так как бледный усатый юноша не столько поднимал полиэтилен, сколько держался за него, и начал прорабатывать пути отхода.

Как ни нравилась ему Алена, самого себя Бубнов любил гораздо больше. Его стихией были эмоции, страдания, томные взгляды, но не реальные действия. С полиэтиленом в руках, под холодным дождем и с ногами, по колено ушедшими в грязь, вся любовь к Алене в нем испарилась без следа точно так же, как и интерес к таинственному кольцу, охватывающему кость ископаемой лапы барионикса. Бубнова ничего больше не интересовало. Ему хотелось покоя и комфорта. Напрягаться он не мог, не умел и не желал.