Татьяна Устинова - Третий четверг ноября

– Платон, – сердясь, заговорила Лёка, – ты же все помнишь! Мы расстались потому... потому... короче говоря, мы не можем быть вместе... нам это противопоказано!

– Это ты сейчас кино цитируешь? Или книгу?

– Платон!

Он остановился посреди улицы, взял ее за руку и повернул так, чтобы она смотрела ему в лицо.

– Я честно старался понять, – выговорил он четко, – почему я стал нехорош. Все время был хорош, а потом вдруг раз, и все. Я честно пытался это выяснить. Я даже звонил твоей сестре.

– Нике?!

– Она сказала, что тебе повстречался мужчина твоей мечты, и тебе сейчас лучше не мешать, потому что ты всегда идешь к цели как танк. В данном случае твоя цель – этот самый мужчина, нормальный во всех отношениях, в отличие от меня, во всех отношениях ненормального. Еще она сказала, что он быстро тебе наскучит.

– Ника?!

– Она сказала, что когда у людей любовь, как у нас с тобой, мелкие ошибки и недоразумения не идут в зачет. Она сказала, что ты в чем-то ошибаешься, но я так и не понял в чем именно.

– Ника?!

– Все бы ничего, но эти ошибки и недоразумения затянулись на несколько лет! Теперь ты ищешь в Питере его пропавшую жену! И я почему-то ищу ее вместе с тобой. Мы зачем все это проделываем? Может, нас надо в Кунсткамеру, в общую бочку со спиртом, как двух редких уродцев?

Тут он вдруг отошел от нее, зашел за угол троллейбусной остановки и стал открывать пачку сигарет, нетерпеливо бросая в урну бумажки и пленки.

Лёка приблизилась к нему.

– Ты можешь никого не искать, если не хочешь, – робко сказала она.

– Ну, конечно!

Она перехватила его руку, и он посмотрел на нее.

– Сегодня третий четверг ноября, – сказала она быстро. – Я приглашаю тебя в ресторан. Мы будем есть мясо, салат «Цезарь» и пить молодое божоле.

– Я не люблю красное вино.

– Неужели? – надменно спросила Лёка, вытащила из пачки сигарету, нашарила в кармане его дубленки зажигалку – он терпеливо и привычно повернулся боком – и закурила. – Придется полюбить.

– А этого, нормального, мы куда денем?

– Это уж моя забота. Давай только зайдем в салон красоты! Ну, чтобы довести дело до конца. А где мои ботинки? Ну, которые раньше на мне были?

– Я их выбросил в помойку.

– С ума сошел, что ли? – обиделась Лёка.

Он пожал плечами.

– Сошел. Я давно сошел с ума.

Это было сказано совсем о другом, и так они стояли на остановке, курили и смотрели в разные стороны, как будто ничего не произошло, и как будто сегодня вовсе не третий четверг ноября.

День, когда пробуют молодое божоле.

Еще куда ни шло, если бы им было по семнадцать лет!.. А им больше, намного больше, вдвое больше! Еще куда ни шло, если бы они только приноравливались, приглядывались друг к другу, словно пробуя на разрыв прочность каната, которым они связаны раз и навсегда. Но они расстались триста лет назад, а до этого им казалось, что они знают друг друга еще тысячу, практически от сотворения мира!

Еще куда ни шло, если бы Лёка на работе засмотрелась на завскладом, бывшего десантника, а Платон бы по этому поводу устроил скандал. Или он вдруг уставился бы на секретаршин бюст, и Лёка закатила ему истерику.

Но ведь все не так.

Все всерьез. И давно всерьез!.. И разрыв, и новые «правильные» отношения, и ее поиски нового нормального мужчины, и абсолютная ненормальность мужчины старого – права сестрица Ника!

Впрочем, она права еще в одном. Пожалуй, раньше Лёке это не приходило в голову.

«Нормальность» – это очень скучно. Невыносимо скучно. Чертовски скучно. Хоть удавись.

– Слушай, у тебя же были какие-то дела!

– Когда?

– За завтраком, – подумав, напомнила Лёка. – Ты съел мою яичницу и сказал, что у тебя сегодня в Питере еще дела.

Он махнул рукой.

– В крайнем случае, я их улажу по телефону. А может, мне повезет, и про меня сегодня никто не вспомнит.

Салон красоты «Галерея» на самом деле оказался «салоном». Не забегаловкой, обитой сайдингом, с зеленым капроновым ковриком при входе, с зеленой же капроновой пальмой в углу, с разномастными креслами и позапрошлогодними журналами на пыльном стеклянном столике, а вполне респектабельным заведением с зеркальным потолком, черными плиточными полами, запахами кофе и дорогой парикмахерской.

Девушка за стойкой выглядела удручающе прекрасной.

Лёка всегда боялась таких девушек. Ей казалось странным, что столь прекрасные красавицы должны ухаживать за ней, Лёкой. Логичнее было бы наоборот.

И еще ей было неловко, что они пришли, а делать ничего не собираются – ни стричься, ни бриться, ни наращивать волосы, ни выщипывать брови! Всем нынче трудно, клиентов небось мало, надо как-то поддерживать друг друга!

Кроме красавицы за стойкой в сверкающем помещении не было ни единой живой души, только сочилась откуда-то сверху тихая «салонная» музыка.

– Вы по записи?

– Н-нет, – Лёка сняла свои необыкновенные перчатки и покосилась на ничего не подозревающего Платона. – Но нам бы... подстричься. Вот молодой человек желал бы!

Платон уставился на нее:

– Я желаю стричься?!

– Ну конечно, конечно, – затараторила Лёка, улыбаясь по очереди то ему, то прекрасной девушке, – тебе же на конференцию лететь, милый, а ты весь зарос, посмотри на себя!

– Куда мне... лететь?!

Лёка стала расстегивать на нем дубленку и больно ущипнула за бок.

– Не хочу я стричься! И не щиплись!

Продолжая расстегивать на нем дубленку – любящая жена, ухаживающая за капризным мужем, – она послала девушке еще одну очаровательную извиняющуюся улыбку, означавшую: ну, что делать, ну, он у меня такой!..

Медведь, бурбон, монстр.

Девушка вышла из-за стойки и раскинула руки, чтобы принять дубленку Платона.

– Вы знаете, – стрекотала Лёка, – его нужно подстричь очень коротко, ну, вот чтобы был такой ежик, знаете? Его уговорить пойти в парикмахерскую, ну, почти невозможно!

– Меня невозможно уговорить?!

– А у него такая ответственная работа! Он то с французами встречается, то с американцами, то с немцами!..

– Не встречаюсь я с немцами!

– Тогда, может быть, еще маникюр?

– Это было бы вообще замечательно! А у вас есть мастер?

– Яночка делает самый лучший маникюр во всем городе!

– Мне не нужен маникюр, – всерьез перепугался Платон Легран, доктор физико-математических наук, без пяти минут Нобелевский лауреат. – Лёка, ты что, всерьез думаешь, что я стану делать маникюр?!

Лёка, стащив с него дубленку, сунула ее в руки девушке, которая обняла ее со всех сторон, как младенца. Лёке это не понравилось.

Тогда, триста лет назад, ей все время казалось, что разного рода барышни проявляют к нему повышенный интерес, несмотря на вечно скособоченный шарф, оттопыренные карманы и привычку кое-как бриться. Но ей казалось, что он настолько... блестящий мужик, что это всем сразу видно, и неудержимо притягивает к нему женский пол. Его джинсы, водолазки, твидовые британские пиджаки и профессорские очочки очень шли ему, а умение ни на что и ни на кого не обращать внимания, кроме того, что его действительно интересовало, словно возвышало его над всеми остальными.