Виктор Доценко - Биография отца Бешеного

Детство моего сводного брата Саши было более благополучным, чем мое. Во всяком случае, он никогда не испытывал то постоянное, ноющее чувство голода, когда в рот хотелось сунуть любую зелень, растущую из земли, чтобы хоть чем-то набить желудок. Саньке, конечно, было известно чувство голода, но в этом виноват был он сам, а не объективные обстоятельства: заигрался и не пришел вовремя домой или же был наказан за какую-то провинность, обиделся и сам отказался есть.

...Вспоминается одна комическая история: Саньке чуть более трех лет, и мы куда-то едем на поезде. Он сидит у окошка и наблюдает за мелькающим пейзажем. И, увидев пасущихся на лугу свиней, Санька на полном серьезе восклицает:

- А вон коровки побежали...

Случай смешной, но если подойти к нему диалектрически, то можно установить отличие "поколения" моего младшего брата от нашего: мы были более "приземленными", имели больше информации об окружающем нас мире, несмотря на то, что были-то мы старше всего лишь на пять-шесть лет. И это вполне закономерно: каждому поколению - свое. Мой девятилетний сын Сергей так "рубит" на компьютере, что я от него отстал, кажется, "на всю жизнь"...

Прежде чем осесть в Омске, я был отправлен, как мне тогда было сказано, к родственникам в Ригу. Это облегчило отцу с матерью устройство на новом месте: им хватало хлопот с грудным Санькой.

Жизнь в Риге ничем особенным не отложилась в моем детском сознании. Было общее ощущение тепла, заботы, а главное, сытости, которой я до той поры не знал, да и после Риги надолго утратил.

Из реальных ощущений более всего запомнились добрые и нежные руки "бабушки Лаймы" - именно так я называл ту, которая со мною нянчилась. Запомнилось и то, что она меня называла: Витасик. Я и не подозревал тогда, что это и была моя вторая родная бабушка по линии отца. Но известно об этом мне стало слишком поздно: когда она отошла в мир иной.

Мир ее праху! Замечательная была женщина...

Потом мне удалось повидаться с ней, когда я уже учился в школе рабочей молодежи, и было мне тогда лет пятнадцать. К тому времени бабушка Лайма совсем постарела, и ее голова покрылась сединой. Но главное сохранилось! Сохранились доброта ее рук, нежность по отношению ко мне, заботливое участие. Иногда она говорила, что я ее самый любимый внук. Она продолжала называть меня Витасиком, но нередко, когда я чем-нибудь особенно радовал ее, называла меня странным прибалтийским именем Виталас.

Не сомневаясь, что бабушка заговаривается, и не желая ее огорчать, я никогда не пытался разубеждать старую женщину, не подозревая, как много упускаю. Тем не менее я сохранил некоторые "безделушки", подаренные ею. Причем мысль о подарке мне возникала у бабушки Лаймы совершенно неожиданно, словно она что-то вдруг вспоминала, внимательно смотрела в мои глаза, потом с нежностью прижимала мою голову к своей груди, проводила по моим волосам своей старческой, в морщинах рукой и с видом заговорщицы шептала мне на ухо:

- Сейчас я идти в мой комната, а ты приходить после пять минут! Ты все понять, Витасик?

- Да, бабушка, я все понял, - принимая игру, подмигивал и я с видом заговорщика. - Через пять минут я приду к тебе...

Когда я входил, бабушка Лайма царственно восседала в своем огромном старинном кресле и величественной осанкой напоминала настоящую королеву. Повелительным жестом она указывала на маленький пуховичок у своих ног:

- Прошу садиться, Витасик, кровинушка моя!

"Кровинушка" было единственным словом, которое она произносила без всякого акцента.

Потом она вновь с каким-то особым значением смотрела мне в глаза, доставала из кармана своего атласного халата какую-нибудь вещицу, например часы, и говорила:

- Эта "безделучка", - нет я не описался: это бабушкино произношение, как и дальнейшее название часов, - эта "безделучка", швейцарский хронограф с женской парой, принадлежать мой сын, и теперь я хотеть ты иметь их у себя... Зигард быть очень счастлив за это... (Бабушка назвала другое имя, но со временем оно стерлось из моей памяти, а потому пусть он и будет Зигардом.)

- Зигард это был ваш сын? - догадливо спрашивал я.

- Не был - есть! - поправляла она, потом задумывалась, явно что-то вспоминая. - Да, это мой сын и... - многозначительно начинала она, но тут же замолкала, на ее глазах появлялись слезы, и она просила меня удалиться.

Бабушка Лайма не очень любила рассказывать о своем прошлом, и мне буквально по крупицам приходилось вытаскивать из нее хоть какие-то скудные сведения. Я делал это совсем не осознанно, однако меня словно кто-то подталкивал: "спроси это, спроси то", хотя, как вы уже знаете, я не горел большим желанием узнать о своих корнях, а здесь, как я полагал, почти посторонние люди. Но что-то же меня подталкивало? Может быть, то, что по линии мамы я знал многих родных, а с отцом оставалась единственная ниточка связи: бабушка Лайма.

Если соединить воедино осколки выуженных из бабушки сведений, то получится следующее...

Бабушка была из очень знатного дворянского рода: из семьи баронов. А ее муж, то есть мой дедушка, был из высоких церковных служителей: его отец был протоиереем, и церковное имя, присвоенное ему, - Зосим Сергеев. Бабушка Лайма показывала мне написанный маслом на металле его портрет. Это был импозантный, весьма привлекательный мужчина с седой бородой и очень умными глазами, которые словно всматривались в глубь веков. Интересная деталь: свое изображение мой прадед завизировал собственноручно. То ли это было обязательно по церковным законам и потом художник должен был повторить его, то ли мой прадед завизировал его машинально, но на его изображении существует надпись:

"Утверждаю.

Протоиерей Зосим Сергеев".

Ниже стояла дата, но я ее, к моему большому огорчению, не запомнил...

В последнюю нашу встречу бабушка Лайма подарила мне этот портрет, и он с любовью у меня хранился. Но когда меня арестовали в первый раз, кто-то из ментов, производивших обыск, прихватил его: видимо, "на память обо мне". Тогда у меня пропало очень много ценных вещей, но больше всего мне жалко дедушкин портрет и прижизненное издание четырехтомника А. С. Пушкина, каким-то чудом приобретенное мною по случаю...

Однажды в минуты хорошего настроения бабушка Лайма, долго вглядываясь в портрет, спросила:

- А ты, Витасик, ничего не замечаешь?

- О чем ты, бабуля?

- Ты как две капли воды похож на деда!

- Правда? - беспечно переспросил я и на что-то отвлекся, а жаль до сих пор...

Дедушка с бабушкой владели имением где-то в дюнах на побережье Балтики, огромным особняком в Риге, несколькими домами, а бабушка, ко всему прочему, была еще и совладелицей винного завода.

У них с бабушкой был единственный сын по имени Зигард. Когда пришли, как шепотом, с явным презрением говорила бабушка, "красные", что меня, откровенно говоря, почему-то задевало, сын эмигрировал. С тех пор она его ни разу не видела, но однажды все-таки получила от него весточку, что он проживает где-то в Америке.