Галина Романова - Счастье по собственному желанию

Люба надела сарафан, легкомысленный и чрезвычайно открытый. Повязала его тонким плетеным пояском и, обув на ноги легкие сабо, ушла.

Сколько шла по двору к остановке, столько не сводила глаз с качелей. Ей все еще мерещился призрак ночного гостя. Как некстати напомнил он ей об отведенных днях. А она уже понемногу начала успокаиваться. Решила, что раз бумаги из дома Савельевых исчезли, то вместе с ними исчезла и опасность. Ан, нет… Не получилось. Либо бумаги не нашли своего адресата, и их кто-то перехватил. Либо… Либо не в бумагах вовсе дело…

– Что мне делать, Люба?! Что ты молчишь, а?!

– Присядем, Богдан, – тихо попросила Люба.

Все это время она стояла, будто школьница, в центре его кабинета, а он носился вокруг нее кругами и размахивал руками. Пуговицу даже на рубашке оторвал, пытаясь расстегнуть воротничок.

Скажите, как разволновался! Интересно, как он разволнуется, узнав, что его избраннице жить осталось четыре дня? Поспешит расторгнуть помолвку и тут же отберет перстень? Снова начнет на груди рубаху рвать или все же проникнется важностью момента и предложит хоть какое-то решение?

Люба села на предложенный стул и едва брезгливо не сморщилась, когда губы коснулись ее обнаженной шеи. Надо же, а еще совсем недавно мечтала об этом. А вот стоило Киму появиться в городе, и все. Все вверх ногами. И ее жизнь, и чувства, и покой. Может, не так уж и не прав Иванов, предрекая что-то ужасное, что должно начаться с его приездом.

– Дело в том, что мне нужно ненадолго спрятаться, Богдан, – проговорила Люба, поднимая на Хелина исполненный тоски взгляд.

– В каком смысле?! – он, разумеется, ничего не понял и, как и ожидалось, вытаращил на нее голубые глаза. – От кого?!

– Я не знаю! В том-то все и дело, что я не знаю! – она пожала плечами.

– Как это?! Тебе нужно спрятаться, а ты не знаешь, от кого?! И как тогда прятаться будешь, по-страусиному?

Хелин начал раздражаться и принялся менять местами предметы на столе. Слева рамка с его портретом стояла, ушла в центр прямо перед ним. Пачка документов сместилась вправо. Две авторучки с карандашом легли по обе стороны пачки документов. Руки вот только деть ему было некуда, и они порхали и порхали над столом, попутно оторвав еще одну пуговицу на рубашке.

– Тут такое странное дело получается, Богдан. – Люба сделала паузу, дождавшись его внимания. – Кто-то перевернул вверх дном мою квартиру. Поэтому я и живу у Кима, понимаешь? Потом встретил меня в темном подъезде и потребовал от меня вернуть то, что я присвоила. Или что-то в этом роде.

– А что ты присвоила?! – симпатичное гладко выбритое лицо Хелина превратилось в восковую маску.

Только что отдельной жизнью жили глаза, полыхая праведным непониманием. Не сидели на месте брови, взмывая и надламываясь домиком. Губы кривились и подрагивали. И тут вдруг все замерло, окаменело.

– Что ты присвоила такого, что тебя преследуют? – то ли произнес Хелин вслух, то ли проговорил одними губами.

– Я не знаю. – Люба пожала голыми плечами, поправила сползшую бретельку сарафана, и снова: – Я не знаю, честно. Сначала думала, что все дело в тех бумагах, что были у Тимоши Савельева.

– Каких бумагах??? – Хелин еле держался в своем директорском кресле. Казалось, ткни его пальцем, и он, словно кисель, растечется под столом. – О каких бумагах речь, Люба?! Ты говорила что-то об убийстве тещи своего покойного друга, но какие, к чертям собачьим, бумаги?!

Впервые с момента их знакомства и общения Любе сделалось неловко и стыдно за себя.

Парень попал, как сказал бы Иванов, потирая ладони в предвкушении чужих неприятностей. Хелин, судя по всему, как раз и чувствовал себя тем самым парнем, что попал.

Он едва не плакал. И то ли ей показалось, то ли и в самом деле она несколько раз поймала его взгляд на своем безымянном пальце правой руки. И во взгляде его стопроцентно сквозило сожаление.

– Слушай, Богдан, я постараюсь тебе все объяснить сейчас. Хотя, если честно, сама мало что понимаю.

Люба потрогала пучок на затылке, почему-то ей все время казалось, что он сейчас распадется, хотя тот твердо сидел на своем месте, сцепленный заколками. Нервничала просто, наверное.

– Началось все со звонка.

– Какого звонка? – со стоном пробормотал Хелин, потянулся к стакану с водой и опрокинул его залпом в себя.

– Мне позвонил мой друг и назначил встречу. Дело касалось чего-то такого, о чем он не стал говорить по телефону, – про желание Тимоши свести их снова с Кимом Люба благоразумно умолчала. – Только переговорили, и тут – бац – Тимошу сбивает машина насмерть! Кто-то вывернул наизнанку мою квартиру и пригрозил мне в подъезде, что если я не верну чего-то такого, о чем я не имею ни малейшего представления, то жить мне ровно семь дней осталось.

– Черт!!! Черт, черт, черт!!! – длинные белые пальцы с розовыми ногтями взъерошили безукоризненную прическу и даже осмелились чуть подергать за волосы. – Что все это может значит?!

– Потом звонит Таня Савельева. Это жена Тимоши…

– Да понял я, дальше! – прикрикнул на нее Хелин, который теперь выглядел донельзя разгневанным, вернув на лицо все краски жизни от светлого пурпура до темного багрового.

– Звонит и говорит мне, что после смерти Тимоши остались бумаги, в которых упоминается мое имя. Я иду туда и натыкаюсь на труп тети Веры.

– А тетя Вера у нас кто?

– Она мать Тани.

– Что, прямо так сразу после вашего разговора и стала трупом? – кажется, он не верил ни одному ее слову и страшно злился теперь, понемногу справившись с растерянностью.

– Нет. Трупом тетя Вера стала на другой день.

Люба решила быть терпеливой и объяснить ему все от начала до конца. Чтобы Богдан понял, простил и разрешил ей уйти в отпуск. Понял всю серьезность того, что происходит вокруг нее. Понял, что ей страшно, в конце концов, и очень хочется укрыться за надежной железной дверью Кима и не выходить оттуда уже никогда. Интересно, а оладьи ему понравились, или он все еще спит?..

– Тетю Веру убили с одной-единственной целью – заполучить бумаги. Они, разумеется, их и заполучили.

– Они?! Почему они?! Тут что же, организованная преступность имеется в виду?! – Хелин откровенно занервничал и смотрел теперь уже на подаренное Любе кольцо, совершенно не стесняясь, со значением смотрел, между прочим. – Может быть, это был один человек? С чего ты взяла?

– Знаешь, один вряд ли с этим справится.

– Ладно, – впервые безропотно согласился он с ней. – Дальше…

– Я подумала, что теперь, когда бумаги уже у них, мне ничего уже не угрожает. И думала, что теперь мне бояться нечего, но сегодня ночью… – Люба в отчаянии замотала головой. – Я выглянула в окно, а там…

И она рассказала Хелину про ночное напоминание. И про страхи свои рассказала. И странное дело, он проникся. Сполз-таки со своего кресла. Подсел к ней поближе и обнял даже, забыв, что еще минуту назад с сожалением поглядывал на бриллиант.