Галина Романова - Игры в личную жизнь

Чашка выпала из моих рук внезапно. Только что я крепко держала ее, собираясь поставить на блюдце, и вдруг она выскользнула из моих пальцев, упала на пол и разлетелась на кучу мелких осколков. Таких же мелких, как осколки моего разбитого детства много лет назад. Точно так же разлетелась вдребезги моя жизнь тогда, после чего я очень долго не могла ничему радоваться и часто просыпалась от ночных кошмаров и собственного дикого крика.

Как странно, что вспомнилось мне все это именно сейчас, не днем, не двумя раньше. А именно сейчас, после его красивого певучего «Саша»...

– Что там с бутербродами, Саша? – громко позвал меня полковник из гостиной, словно нарочно терзая меня своим мягким произношением. – Где вы там?

Подхватив тарелки, попутно успев выключить чайник, я вошла в гостиную, как мне думалось, с совершенно спокойным выражением лица. Но провести хозяина этого дома оказалось не таким уж простым делом. Он мгновенно вцепился в меня, словно клещ.

– Что с вами?

– Со мной? – Как можно беззаботнее я дернула плечами и, схватив с тарелки бутерброд, принялась от него откусывать, забубнив с набитым ртом: – И правда, что это со мной после всего... Странные вы вопросы задаете, Иван Семенович. Столько всего произошло, а я вдруг разволновалась, да?

– Хватит ерничать. – Он отложил стопкой несколько спичек в сторону и тоже взял бутерброд с тарелки. – Там, кажется, чай затевался. Или вы все чашки побили... из семейного реликтового сервиза?

Сервиза никакого не было. Чашки были самыми обычными, ходовыми: в синий крупный горох, и красная цена им была по двадцатке за пару. И ему ли об этом было не знать, просто он нарочно принялся дразнить меня. Наверняка в надежде на то, что я, не выдержав, вспылю и выдам себя с головой каким-нибудь неосторожным словом. Нет уж, господин полковник! Ваши маневры на сей раз не пройдут. И я буду молчать как рыба. Во всяком случае, до тех пор, пока сама во всем не разберусь. А втягивать во все это представление все новых и новых персонажей... нет, я не желаю...

– Чашка разбилась только одна, – спокойно пояснила я. – А чай сейчас будет.

Я уже почти скрылась в дверном проеме кухни, когда он меня остановил очередным своим каверзным вопросом:

– Саша, ну не из-за разбитой же чашки вы так расстроились и побледнели, в самом деле? Что-то вспомнилось? Ведь так?

Вот змей, а! Словно насквозь меня видит. И бледность какую-то рассмотреть успел, хотя все время, кажется, взирал на разложенные на столе спички. И про воспоминания мои неспроста спросил. Точно, неспроста! Неужели все мои эмоции так читаемы? Возможно, придется выкручиваться...

– Да, вы правы, вспомнилось, – притормозила я на пороге кухни и обернулась к нему. – Вспомнилось, как Славка любил колотить посуду. Стоило мне купить комплект, как он в первый же вечер его «распаривал». Это словно хобби у него такое было – разбить хотя бы одну пару из комплекта...

Это была сущая правда – про Славку. Не та, конечно, которая была нужна сейчас полковнику, но правда, причем спасительная для меня. Та самая, которой я хотела прикрыться, объяснив собственное волнение и чрезмерную бледность. Но вышло это как-то неудачно, и я, вновь копнув больное, неожиданно разревелась. Вот угораздило же меня... И вранье мое правдивое обернулось мне только во вред, и полковник еще этот...

Подлетел ко мне, словно брат милосердия. Обнял крепко, пожалуй, излишне крепко. Может, ему это чувство долга продиктовало? Может, по его уставу так положено? Но я его об этом точно не просила. И обнимать меня не просила. И по спине поглаживать. И губами моего виска касаться. И шептать что-то беспрестанно, через слово повторяя: «Саша, Саша, Сашенька...»

Кто его об этом просил, господи? Кто? Никто! Я – так уж точно! Я просто плакала от горя. От горя и еще, наверное, от того, что кое-что начала понимать несколько минут назад. Плакала и почти ничего не замечала. Не замечала, как методичные успокаивающие поглаживания его рук по моей спине несколько изменились. Не замечала, как имя мое стало произноситься им со странным судорожным придыханием. И его губы... Я была абсолютно не виновата в том, что не заметила, как его губы сместились с моего виска и совершенно некстати встретились с моими...

– Это сумасшествие! – Я невидяще смотрела в потолок над диваном, ловила на нем неясные блики заходящего солнца и пыталась переосмыслить то, что только что произошло. – Вы это понимаете? Ну почему вы молчите! Что вы натворили?

– Творили мы это вместе, если я не ошибаюсь, – ответил он мне абсолютно ровным голосом, слез с дивана и, не стыдясь собственной наготы, вышел из гостиной.

Через минуту я услышала шум льющейся воды в ванной.

Сейчас он примет душ, наденет свой халат, что висит слева от двери на гвоздике. И вновь вернется сюда. И вернется он уже не таким, каким был двадцать минут назад: порывистым и неукротимым, не желающим слушать никаких возражений и протестов. Нет, он выйдет оттуда спокойным, может, чуть язвительным. Это нужно ему сейчас. Нужно, чтобы избежать неловкости после всего, что произошло. Чтобы избежать неизбежного объяснения, которое непременно должно состояться. Господи, сколько бы я сейчас отдала, чтобы этого ничего не было! Ни его возвращения, ни его холодных и насмешливых, все понимающих глаз. И уж тем более объяснений! Не нужно было этого ничего сейчас. Ни мне, ни тем более ему. Что произошло, то произошло.

Дикость? Кощунство? Может быть... Но никто из нас двоих, обезумев и шагнув за черту, не посмел остановиться. Мы ухватились друг за друга, как утопающий хватается за соломинку, как умирающий ловит последний глоток воздуха в надежде продлить свою жизнь. Наверное, нам тоже казалось в этот безумный миг, что в нас двоих – спасение друг для друга. Нам некогда было думать тогда, что отрезвляющая пустота непременно наступит и поглотит краткое мгновение сумасшедшего восторга. И вот она наступила. И я не знала теперь, что мне делать, куда девать глаза и что говорить, когда он выйдет из ванной. Так противно и мерзко на душе у меня не было никогда.

Бежать! Точно! Вот что мне сейчас поможет. К тому же то, что я задумала сделать, не терпит ничьего присутствия рядом.

Чутко прислушиваясь к звукам, доносящимся со стороны ванной, я пулей соскочила с дивана и принялась собирать свои вещи, которые господин полковник в пылу страсти раскидал по полу. Мне удалось одеться лишь наполовину, когда над ухом раздалось его раскатистое:

– Та-ак...

Он выхватил из моих рук бриджи, отшвырнул их куда-то к окну и, оставив меня стоять в одних трусах и коротенькой курточке, вновь улегся на диван. Был он, как мною и предполагалось, в своем полосатом банном халате. И взгляд у него был точно таким, каким его нарисовало мое воображение: спокойным, чуть снисходительным, с чем-то непонятно ядовитым, мелькающим на самом дне его непроницаемых фиолетовых глаз. Вот сейчас он откроет рот и скажет какую-нибудь очередную гадость в мой адрес... Ну и пусть! Может, оно и к лучшему. Не нужно будет тогда пытаться объяснять ему причину моего несостоявшегося бегства.