Наталья Солнцева - Кинжал Зигфрида

Иногда ей казалось, что старец Авксентий рядом, нашептывает на ухо: «Грех… грех похоти, Филофея, взрастила ты в своей душе… в грехе и погрязнешь, аки в болоте!» Или то был не Авксентий, а бес! Тот самый, что прятался у сестер в сарае.

Она просыпалась в холодном поту. Кто же теперь ее искушает?

– Я не Филофея, – твердила. – Я Таисия, Тая, меня так отец называл. А мама звала Таюшкой.

– У тебя есть родители? – как-то спросил ее Михаил.

– Я ушла от них… Навсегда.

– Почему? Они плохо к тебе относились?

– Нет, что ты! Они меня очень любили. Я не хотела, чтобы они страдали.

Она замкнулась, и Михаил не стал донимать ее расспросами.

Сестры Василиса и Улита сторонились молодой женщины, словно она превратилась в прокаженную.

Таисия стоически воспринимала их отчуждение. Она расценивала свое будущее замужество как очередной обет, данный Господу во избежание еще более тяжкого греха. Лучше она отдаст мужчине тело, чем демону – душу.

Михаил никогда не думал, что найдет невесту в заброшенной деревеньке и суженую придется оспаривать чуть ли не у Бога. Он почти не имел шансов выиграть эту «дуэль», как вдруг послушница Филофея ответила на его предложение согласием.

Порой он забывал, что привело его сюда. Прежде всего – работа, обязательства, которые он взял на себя и должен был выполнить. Он увлекся собственной выдумкой, попал в им же расставленную ловушку. Хотел завести пикантную интрижку, а сам по уши влюбился в затюканную деревенскую девицу, до мозга костей пропитанную религиозными догмами, напичканную запретами, подавленную грехобоязнью, дикую и невежественную.

«Замухрышка из первобытного стойбища, – поначалу думал он. – Манеры оставляют желать лучшего, волосы потому под платком, что не мыты. Да и чем они вообще здесь моются, эти женщины? У них и мыла-то нормального нет. Баня покосилась совсем, топится по-черному. Оттуда выйдешь грязнее, чем зашел».

Он привез дамам мыло, кое-как подправил баньку. Ему милостиво разрешили попариться. Внутри было ветхо, но чисто. На темных стенах висели сухие веники. Пахло сажей, березовой корой и травами. Бочка для воды рассохлась и протекала.

– Ежели умеючи, то не вымажешься, – сурово произнесла Улита, опустив глаза и подавая ему деревянный ковш. – Гляди не угори.

Он готов был часами любоваться, как Филофея – тогда еще недоступная, строгая – доставала из колодца ведра с водой, полоскала в речке белье или возилась в огороде. Ее тонкая фигурка притягивала его, словно магнит.

Уезжая, он думал только о ней; возвращаясь, мечтал, как увидит ее. Здесь, в глуши, в руинах некогда цветущей жизни, его окружал иной мир, непривычный, грубый и наивный. Заблудший, невинный, нищий, непостижимый в своей притягательности. Здесь все подчинялось иному ритму, иному смыслу.

Чувства и мысли вырвались на свободу, понеслись, вышли из-под контроля.

Михаил вроде бы делал то, за чем приехал. Но в какой-то момент невидимая рука отобрала вожжи у возницы, и лошадей уже было не сдержать. Да и не хотелось.

Он обхаживал послушницу, как ни одну городскую барышню. Она стойко сопротивлялась его обаянию, а когда он начал отчаиваться, внезапно согласилась вступить с ним в брак.

В этом было нечто необыкновенно эротичное – взять в жены монахиню. Пусть не совсем монахиню – ведь Филофея так и не приняла постриг, да и послушание ее самовольное, без церковного благословения, – но все же чистую, целомудренную и кроткую девушку. Таисия не скрывала, что ей должно исполниться тридцать, однако уединенная и праведная жизнь сохранила ее молодость. На вид ей нельзя было дать больше двадцати пяти. Гладкое, нежное лицо с изящной линией бровей и карминными губами обещало, что тело тоже осталось свежим и упругим.

Таисия прятала себя под черным, низко надвинутым платком и просторной кофтой. Все вещи, которые носили она и сестры, были старые, поданные из милости приезжими богомольцами или брошенные туристами, рыбаками, охотниками и прочими искателями приключений, которые останавливались в Камке на ночлег.

Эта потрепанная, застиранная, чиненая-перечиненая одежонка скрывала всю молодую женщину, кроме лица и кистей рук. Михаил никогда не видел ни одной части ее тела. И новый статус жениха ничего не изменил. Однажды он поймал себя на том, что не может оторвать глаз от узкой полоски ее кожи между воротом футболки и затянутым вокруг шеи платком, и эта белая, не знающая загара полоска удивительно интимна и трогательна. Когда он не удержался и прикоснулся пальцами к ее руке, она вспыхнула, вздрогнула и отстранилась. Горячий румянец бросился ей в лицо.

– Между будущими супругами дозволяются невинные ласки, – прошептал он.

Она замерла как вкопанная, помертвела. Самое ужасное, о чем не догадывался Михаил, – его прикосновение зажгло чувственность, томящуюся в ее крови, трепет плоти, которая так и не отреклась от жажды любви. Не только небесной, но и земной…

Поскольку Таисия лишала своего жениха всех удовольствий, которые составляют прелесть ухаживания, любовной игры и утоляют молодую страсть, он вынужден был обманным путем получать то, что ему полагалось по праву.

В ложбинке, заросшей ракитником, протекал ручеек, и в один из теплых дней Михаил подсмотрел, как девушка сняла черное облачение и с наслаждением плескается в прозрачной воде. Белое, по-девичьи худое тело, истощенное непрерывным постом, с маленькой округлой грудью казалось легким и словно выточенным из мрамора. Когда она поднимала руки, под мышками курчавились шелковистые волосы.

У Михаила челюсти свело от накатившего желания. То ли он обнаженной женщины давно не видел, то ли так ослепительна была купальщица в зеленоватом сумрачном воздухе, что у него дух захватило.

Его возбуждала одна только мысль о том, как между ними свершится таинство супружества.

Вдруг прекрасная нимфа ойкнула и схватилась за платок, прикрылась, испуганно оглядываясь. Михаил приник к земле. Не дай бог Таисия его заметит! Полетят к черту все усилия. Стыдливая девица прогонит его прочь – он не сможет заново завоевать ее доверие.

Хрустнули ветки, и Михаил повернул голову в ту же сторону, что и торопливо натягивающая одежду купальщица. Кто-то прячется в кустах? Он поднял глаза туда, где между тонких осин чернела зловещая тень. Кто-то темный и страшный смотрел из зеленой гущи, и от этого взгляда мороз шел по коже…

Михаил догнал Таисию по дороге к дому, она вскрикнула и отпрянула.

– Фу, как ты меня испугал!

– Какой-то человек бродит по лесу, – сказал он. – Видела? Не ходи никуда одна. Зови меня.

– Ты со своими приборами целый день на монастырском тракте пропадаешь, а мне прикажешь сидеть и ждать?