Наталья Солнцева - Кинжал Зигфрида

Небо, голубое и чистое, уже подернулось вечерней дымкой. Солнце садилось. Закат высветлил верхушки лип, придавая листве медный оттенок. Неухоженный приусадебный двор зарос бурьяном.

– Под домом есть подвалы, – продолжала Астра. – В них меняли перекрытия. Один из строителей изучает старые усадьбы на территории Москвы, фотографирует. Он меня и просветил, пока я тебя ждала.

Матвей поднял голову, разглядывая здание. На облупленных карнизах сидели голуби.

– И что? – спросил он. – Полезем в подвал? Искать тайник бывших господ?

– Идем. – Она потянула его за руку. – Я покажу тебе герб на южном фасаде.

Уцелевший геральдический знак представлял собой разделенный на две половинки щит, обрамленный сверху лепниной в виде листьев и короны. На одной стороне щита красовалась половинка птицы с расправленным крылом, на другой – рука, сжимающая короткий изогнутый меч.

– Похоже на турецкий кинжал, – пробормотал Карелин. – Ятаган какой-то.

– Вот! – обрадовалась Астра. – Тебе тоже кинжал пришел в голову? Это прямое указание на то…

Она запнулась, подбирая слова.

– На что? Разве герб принадлежал Лианозовым?

– Нет. Мне сказали, одним из владельцев усадьбы был некто Жеребцов, он и соорудил герб.

– Стало быть, это герб Жеребцовых?

– Ты только послушай…

Астра страдала чересчур развитым воображением. Она тут же представила себе Степана Лианозова, который в 1940 году – перед войной – нелегально или под чужим именем пересек границу СССР и устремился в бывшую усадьбу, чтобы надежно спрятать бесценную реликвию – магический клинок. «Герб будет служить тайным знаком», – решил он. Масоны обожали разные тайные знаки. Долгие годы кинжал хранился где-нибудь в стене или в подвале господского дома. Пока профессор Лианозов не догадался, где он, не отыскал его и не изъял!

Все это она выпалила на одном дыхании.

– А что здесь тогда было? – спросил Матвей, кивая в сторону дома.

– В сороковом году? Больница, кажется…

– Одно меня смущает, – невинно произнес он. – За какие грехи поплатился егерь Лычкин? И куда подевался господин Неверов? Может, дело не в кинжале?

– Профессор отправился в Новгородскую область, чтобы… В общем, он хотел запрятать клинок в самом дремучем уголке, где-нибудь на болотах, – Астра сама понимала шаткость излагаемой версии, но пыталась обосновать ее. – Важно установить, умер он до того, как спрятал сокровище, или после.

– И как, интересно, ты собираешься устанавливать сей факт?

– Не знаю…

– Объясни, зачем человеку искать какую-то вещь, а потом опять ее прятать? Причем на болотах! За тридевять земель от Москвы, где он живет!

– Люди зачастую поступают вопреки логике.

– Не до такой степени, – возразил Матвей.

Астра понуро молчала.

– Ты меня вызвала сюда, чтобы показать герб?

– Не совсем. Пойдем к пруду, там чудесные деревья. Как на картине!

Рядом с прудом застыл в безветрии одичавший сад. В теплом воздухе кружилась мошкара. У пруда смотрелись в зеленую воду ракиты.

– Ты еще что-то узнала? – спросил Матвей, борясь с желанием взять ее за руку, обнять…

Астра повернулась, читая это желание в его глазах, которые он не успел отвести. Ее губы едва заметно дрогнули.

– Сын профессора назначил Леде встречу у метро «Алтуфьево», – сказала она. – Мы говорили с ней час назад. Когда Лианозов уехал, она гуляла здесь одна, потом позвонила мне. Валериан считает, что профессор стал жертвой проклятия, как и отец Леды. Он показывал ей письмо некой Аксинье Куприяновой от ее внука, который погиб в сорок третьем году где-то под Старой Руссой.

– Тоже жертва проклятия?

– Как ты догадался? – улыбнулась Астра. – Фамилия внука, между прочим, Лианозов.

– Да ну?

– Этот самый Николай Лианозов незадолго до гибели написал бабушке – Аксинье Куприяновой – очень странное письмо. Послание передал его сослуживец, который получил отпуск и приезжал к родным в Москву. Николай пишет, что после контузии его преследуют кошмары: появляется человек в черном балахоне и колпаке, требуя вернуть украденное. Впрочем, давай я лучше прочитаю! – сказала Астра, доставая из сумочки сложенный вчетверо листок. – Валериан любезно оставил Леде ксерокопию.

– Хорошо, читай, – сдался Матвей.

Он понял, что копать не придется – во всяком случае, сегодня, – и успокоился.

– Вот с этого места.

Она принялась читать, по-актерски выразительно, то понижая, то повышая голос:

– «…Он приходит, стоит мне закрыть глаза, и твердит одно и то же: „Отдай! Отдай! Иначе не миновать тебе смерти!“ Смерть на войне – дело обычное, и я этого не боюсь. Меня мучает страх, что я схожу с ума. Контузия у меня была легкая и не могла дать такого осложнения. Иногда мне кажется, что всему виной убитый мною немецкий офицер, одеждой и вещами которого я воспользовался. Или это тоже часть моего бреда? Нас забросили в тыл к немцам, два моих товарища погибли, а мне удалось уцелеть и наткнуться на болотах на группу партизан. Но до этого я избавился от одной вещи – трофейного кинжала с красивой ручкой. Этот кинжал я забрал у убитого мной офицера вместе с его оружием. Кинжал был в невзрачном брезентовом чехле, и сначала я принял его за обычный нож. Не знаю, что заставило меня взглянуть на него – какое-то сильное беспокойство, волнение, с которым я не мог справиться. К рукоятке кинжала было привязано на шнурке серебряное кольцо с черепом и надписью по-немецки на внутренней стороне: сокращенно „Моему дорогому фон Штейну…“, потом дата и какая-то подпись. Думаю, это эсэсовское кольцо „Мертвая голова“. Но офицер, которого я убил, носил не эсэсовскую форму.

Я был один в лесу, изможденный, голодный, промокший до костей, и все осознанные мысли про кольцо и кинжал пришли ко мне позже, когда я после контузии лежал в партизанском лазарете. А тогда я двигался и действовал как в тумане, не ощущая себя. Будто кто-то невидимый руководил мной.

Почему-то мне пришло в голову закопать трофей на берегу болотного озера под обросшей травой грудой камней. Наверное, много лет назад здесь собирались возводить какое-то сооружение и привезли камни. Я нашел укромное место между ними, сделал углубление и поместил туда кинжал. Чтобы запомнить, где он лежит, я потом раздобыл клочок бумаги и начертил карту, как нас учили, пометив звездочкой свой клад. Зачем? Сам не понимаю. Вероятно, от нервного перенапряжения у меня временно помутился рассудок.

Что-то подсказывало мне – я никогда не вернусь туда. Посылаю тебе, ба, это последнее „прости“ и карту, которую я начертил заново. Старая совсем истрепалась и рассыпалась, ведь я носил ее в сапоге. Может быть, мое бредовое состояние вызвано какой-то неизвестной болезнью, подхваченной на болотах. Места там гиблые, с тех пор, как я побывал там, меня треплет лихорадка, похожая на малярию.