Галина Романова - Стервами не рождаются!

— Я не калоша, а заслуженная учительница РСФСР! И здесь под простыней сейчас лежит тело моего сына! Теперь уже покойного, а вы!!! Вы стряхиваете пепел, как какое-то… быдло!!!

— Чего?! — От неожиданности он опешил и не сразу нашел что сказать, но когда истинный смысл ее слов дошел до него, то он рассвирепел. — Ах ты!.. Я сижу за столом. У моей жены сегодня юбилей. Меня срывают с места, потому что этого долбаного ублюдка кто-то решил пристрелить! И почему, интересно, именно сегодня?! Почему, я вас спрашиваю?!

— Перестаньте орать, — совершенно спокойно ответила она, за время многолетней практики привыкшая к любым проявлениям человеческого негодования. — Я не знаю… Мой мальчик, он был… Он же был трусоват по натуре… Он никогда и никого не мог обидеть… Это все она!!! Она виновата!!!

— Кто?! — Валентин Иванович, так звали следователя, мгновенно насторожился, приняв стойку охотничьей собаки, и еще раз переспросил: — Кто?!

— Идемте…

Пожилая женщина прошаркала мимо него и, пошатываясь от горя, повела его в сторону сыновней комнаты.

Зося подготовился к встрече основательно. Постель была заправлена китайским пледом, извлеченным все той же матерью из своих запасников. Мебель протерта от пыли и накрыта накрахмаленными ажурными салфетками. А на столе, над которым висел портрет Алевтины, в хрустальной вазе стоял великолепный букет желтых роз. Именно к этому столу и подвела Валентина Ивановича Зосина мать. Сморкаясь в платок и вытирая припухшие глаза, она протянула вперед дрожащую руку и, волнуясь, произнесла:

— Вот она! Вот злодейка, погубившая моего мальчика!

Валентин Иванович, сумевший к тому времени справиться с душившей его злобой, мгновенно отреагировал и, усевшись на край кровати, попросил:

— Расскажите мне об этом…

Разительная перемена, происшедшая со служителем закона, не прошла не замеченной ею. Женщина согласно кивнула головой, уселась на другой край кровати и начала свой рассказ.

Валентин Иванович слушал, время от времени направляя ее в нужное русло, когда она, движимая воспоминаниями, начинала говорить не о том.

— Я вошла в квартиру спустя минуты три после ее ухода, — всхлипнула горестно она, подводя черту под своим повествованием. — До этого я дежурила у окна своей соседки, которая живет этажом выше. Никто, кроме Алевтины, не входил и не выходил из подъезда за это время. Я спустилась к себе, удивленная ее быстрым уходом. Я бы даже сказала — бегством. Потому что она летела, как… чумовая, простите…

— Выстрела вы не слышали…

— Нет… — Зосина мать звучно высморкалась в скомканный платок. — Я вошла и увидела. О боже!!! Лучше бы мне умереть прямо там!!! Мой мальчик лежал в луже крови, а вместо лица…

Не выдержав, она зарыдала.

Валентин Иванович сделал знак врачу и, еще раз взглянув на портрет молодой женщины, вышел из комнаты. Что-то во всем этом рассказе ему не нравилось. И не столько то, что единственной подозреваемой оказалась красивая женщина с честным и открытым лицом, сколько то, что не находилось мотива убийства. В криминале, судя по всему, парень не был. Трудился в частной фирме, причем вполне солидной. С женщинами и их мужьями тоже проблем никаких. Сегодняшнего свидания ждал как праздника. За что его можно было убить? Причем так профессионально. Выстрел произведен с близкого расстояния, пистолет наверняка с глушителем, раз никто ничего не слышал.

— Чертовщина какая-то! — выругался Валентин Иванович, усаживаясь в машину.

— Куда? Домой? — обернулся к нему дежурный водитель Игорек.

Валентин Иванович, вспомнив разобиженную супругу, оставленную за праздничным столом, решил, что своим возвращением положения уже не спасет, а лишь до конца испортит себе вечер ненужными объяснениями.

— В отделение, — буркнул он и прикрыл глаза.

Ему всегда лучше думалось, когда он прикидывался спящим. Присутствующие посторонними вопросами не достают. Окружающие предметы в глаза назойливо не лезут. Сиди себе и кумекай. А кумекать он любил и умел. За многолетнюю службу у него было лишь четыре глухаря. Да и те в связи с исчезновением подозреваемых, по следу которых он, подобно ищейке, шел долгие месяцы. Но вот эти самые долгие месяцы начальство-то как раз и не жаловало. Им нужен был план, высокая степень раскрываемости, черт их дери. А ему, Валентину Ивановичу Скоропупову, нужна справедливость. Он не смог бы жить с мыслью, что отправил в тюрьму честного человека. «Ошибка следствия» — это то, чего он всегда больше всего опасался.

«Мы не имеем права на ошибку, — любил поучать он молодежь. — Как и врачу, следователю вверены человеческие судьбы, и ломать их мы не вправе!..»

Молодежь втайне посылала его куда подальше и обходила в званиях в рекордно короткие сроки. А Валентин Иванович продолжал ходить в капитанах, несмотря на свой совсем уже не молодой возраст…

— Приехали, — отрапортовал Игорек, останавливая машину у парадного крыльца.

Валентин Иванович вышел из машины, зашел в здание ОВД и, минуя дежурную часть, поднялся к себе в кабинет на второй этаж. Это его мир, его цитадель, где он любил работать долгими вечерами. День обычно был наполнен многоголосой суетой, приемом посетителей, допросом подозреваемых и свидетелей, а вот вечер… Вечер в его полной власти. Он включал электрический чайник, доставал пачку чая в пакетиках и, доливая то и дело кипяток в стакан, медленно, шаг за шагом пробирался по тернистому пути расследования.

Третий стакан чая подходил к концу, когда он наконец понял, что его так беспокоит. Конечно же! Как он мог забыть об этом!

Валентин Иванович метнулся к столу, выдвинул нижний ящик и, покопавшись, достал с самого дна тонюсенькую папочку, на которой его аккуратным почерком написано «Медбратья».

О существовании этой папки никто не знал. Вел он это несуществующее ни для кого дело самостоятельно, потихоньку накапливал материал, подпитывая его в основном информацией стукачей-осведомителей. Он и сам затруднялся сказать себе сейчас, что натолкнуло его на мысль завести эту папку. Услышав о том, что за городом начинается строительство фармкомбината, он поинтересовался у кого-то о хозяевах, а когда ему сообщили, что это два брата, когда-то промышлявшие полулегально, то он сразу насторожился. Сыграло ли тут роль его профессиональное чутье или просто человеческое неверие в то, что братья вдруг решили стать честными людьми, но Валентин Иванович, выпросив в канцелярии скоросшиватель, надписал его черными чернилами и держал в глубине стола до поры до времени.

С тех самых пор прошел не один год, но сейчас, листая пусть и скудную информацию, подшитую в папке, Валентин Иванович гордился собой как никогда. Интуиция не подвела его и на этот раз. Нечисто там в их стерильном учреждении, ох нечисто!