Галина Романова - Рыцарь чужой мечты

Увидел ее у калитки и невольно улыбнулся. Совершенно неожиданно ему понравилась эта простая, порой навязчивая женщина. Поначалу и сторониться ее пытался, и от откровений воздерживался, но куда там. Стоило ему приехать вечерним автобусом с работы, подойти к калитке, тетя Таня его будто стерегла. И редко когда ему удавалось проскользнуть в чужие владения незамеченным.

Ей удалось разговорить его уже на третий день. Расколола в два счета, говоря милицейским языком. И про Лизку ей все выложил, сидя на соседской скамейке и подпирая спиной чужой штакетник. И про работу свою интересную, любимую, но очень уж низко оплачиваемую. И про трудности в отношениях с папашей. К слову, та умела слушать. И слушать, и советы дельные давать, и с пониманием поддакивать. Житейской интеллигентной мудрости в этой женщине было человек на десять.

– Вам бы психоаналитиком работать, тетя Таня.

Рассмеялся он как-то, когда она велела ему послать Лизку ко всем чертям, добавив что-то про разбитый кувшин, который коли и склеишь, то рубца все равно не скрыть.

– Уж не знаю, кем мне работать прикажешь, Саня, – кивала она головой, обвитой толстой, давно поседевшей косой. – Но жизнь прожила, ох-ох-ох какую. Повидала всякого и всяких, поверь.

Он верил ей, болтал подолгу по вечерам, даже помогал по хозяйству, но от жирного творога все равно отказывался. Нет, она – настырная – снова пришла!

Тетя Таня стояла возле калитки, не решаясь без приглашения заступить за нее – такой у нее был принцип, тискала в руках ярко-оранжевый пакет и смотрела на подходящего Александра со смесью вины и любопытства.

– Здрасте, теть Тань, – подавив вздох, поприветствовал он соседку.

– Здравствуй, мил-человек, Санечка.

Она улыбнулась, обнажив ровный ряд пластмассовых зубов. Тетя Таня редко пользовалась ими, вставляя все больше, когда шла на встречу с ним – сама призналась однажды.

– Чего это ты босый, а? – Тетя Таня тут же подоткнула крепкий бок кулаком. – Небось по травище Жекиной блукаешь?

– Блукаю, тетя Таня.

– Вот невидаль вам городским какая! – прыснула она по-девчачьи в ладонь. – Травы отродясь не видали! Так у Женьки разве трава?! Так, баловство одно! Взял, поганец, да грядки тещины извел, а какую-то мелкую поросль посеял. Не трава, а одно название. Ты на луг сходи в выходной, Саня. Вот где травища – в пояс! Ты сходи, сходи, а то покосют. Я тут тебе это…

Она шмыгнула виновато носом и протянула ему оранжевый пакет.

– Опять творог?! – Он отшатнулся.

Ну не любил он его, что делать! Тем более жирный, домашний. Не мог он без содрогания смотреть на огромный комок с сетчатым следом от марли, и даже маслянистый срез, отливающий мрамором, не пробуждал в нем аппетита.

– Да не творог, не морщись ты так, – догадливая соседка все же толкнула калитку, вразвалку приближаясь к крыльцу. – Пирожки там со смородинкой. Хорошие пирожки, сдобные, на сметанке. Пальцы по локоток оближешь.

Пирожкам Саша обрадовался. Пирожки у тети Тани были знатными. Причем ставила она их и на простокваше, и на сметане, и на воде порой пополам с молоком, все одно оторваться было невозможно. Загорелые бока, хрустящая глянцевая корочка, сладкая начинка. Ум-мм, упоение просто было их уплетать под обжигающий чай, сидя в Женькиной беседке и перебирая голыми пальцами ног упругие травинки.

Он не удержался, распотрошил оранжевый пакет и заглянул внутрь. Пирожков было много. Много ему одному. Это его немного удивило. Обычно тетя Таня приносила ему по пять штук. И все шутила вдогонку, что принесет много – повода наведаться не будет. А так с каждого противня станет таскать. И тут вдруг, изменяя ее же установленным правилам, она принесла ему целую дюжину.

– Чего много так, теть Тань? – Он посмотрел в широкую спину, обтянутую трикотажной кофтой в крупный цветок. – Или уезжать куда собрались?

– С чего это мне куда ехать?

Она дошла до ступенек веранды, по привычке стянула с перил меховую истертую до дырок шкурку, постелила и с тяжелым вздохом опустилась на нее. Так, с ее слов, она сиживала, бывало, с Женькиной тещей. Привычке изменять и теперь не собиралась.

– Так пирогов что-то больно много, – объяснил Александр, успев достать один пирожок и откусить почти половину. – Или ходить ко мне больше не станете? Не обидел я вас, нет?

– С чего мне на тебя обижаться? – совершенно искренне удивилась женщина, заморгав белесыми ресницами. – Скажешь тоже, Саня! А пирогов много принесла с того, что гости у тебя могут случиться. А тебе и угостить их будет нечем. Не хрустелками же из пачек станешь их потчевать.

Хрустелками тетя Таня называла все печенье, что продавалось в их магазине и во всех других тоже. Проку от них, она считала, никакого. Вкуса тоже. Пекут их автоматы невесть из чего, какой тут может быть прок и вкус? Выпечка-то – она должна быть с любовью приготовлена, что через руки и сердце идут в тесто. Она вот когда тесто месит, и поговорит с ним, и поувещевает, чтобы не капризничало, поднималось, запекалось, и глаз, и живот чтобы потом радовало. А с хрустелками-то, с ними кто станет говорить? Начальник того автомата, что кнопки на нем жмет? Баловство это, а не выпечка. Баловство и напрасная трата денег…

– Хрустелки сам поел, – рассмеялся Александр, вспомнив лекцию о вреде покупного печенья. – И пироги сам поем, потому как гостей никаких не жду.

– Н-да… – Она как-то странно посмотрела на него, странно и с недоверием. Будто врал он ей или не договаривал. – Понимаю, конечно, незваный гость-то он хуже черта, но… Но и его ведь требуется принять по-людски. За пустой стол за стакан воды не посадишь, Санечка.

– Что-то я не понял.

Александр озадачился. Соседка не была пустомелей. Разговор о гостях от безделья простого завести не могла. Раз завела, значит, имелась у этого разговора какая-никакая, да предыстория.

– О каких гостях речь, теть Тань?

И внутри тут же неприятно заныло, успев перевернуться трижды: неужели Лизка пронюхала про его место жительства? Или Женька – гад – сдал его? Еще не хватало! Не нужны ему тут гости никакие, а уж тем более Лизки всякие. Он и видеть ее не хочет, и вообще, ему не до нее. Явится ведь – начнет ныть. Потом приступит к соблазнению, начав грациозно шастать по домику, разбрасывая свое тряпье по разным углам. А от секса с Лизкой у него никаких воспоминаний не осталось, кроме досадных, разумеется.

И вечно он во всем оказывался виноватым. Она не успела, он не успел, кто-то в дверь постучал, телефон зазвонил, мама в кухне уронила кастрюлю на пол – все это вменялось ему в вину.

– Лиза, но нельзя же так! Ну погоди! Ну куда ты? Сейчас все получится, ну! – ныл Александр, пытаясь удержать жену в кровати. – Она, может, специально эти кастрюли на пол роняет. Ну… Для того, чтобы мы с тобой ничем предосудительным не смогли заняться.