Андрис Колбергс - Трехдневный детектив

О побеге Ромуальд начал помышлять с конца декабря. Он знал, что повторить побег у него не будет возможности, и потому готовился к нему не спеша.

В шестой бригаде действительно больше не было работы для жестянщика, и поэтому предшественника Сашко перевели на другой объект. Но потом оказалось, что остались кой-какие хвосты и без жестянщика не обойтись. Самое неприятное было то, что деньги, предусмотренные для оплаты жестянщика на стройке, разошлись, а работать даром никто не хотел и никому нельзя было это приказать. Прораб едва не рвал на себе волосы. В колонии бригадир приставал ко всем подряд с обещаниями:

— В этом месяце ничего не получишь, зато в следующем заключим договор с госпиталем — он там же, рядом, и тогда жестянщик будет в деньгах купаться. Там надо менять часть крыши. А на ремонте совсем по-другому платят!

И все равно никого соблазнить не мог. Одни судили, что на крыше сейчас слишком холодно, другие решили дождаться, когда будут платить — известное дело, бригадиры всегда так: наобещают золотые горы! У них должность такая…

А Ромуальд Сашко согласился. Правда, жестянщиком он работал только в далекие годы ученичества, но на законченной стройке его знаний хватало — работа сама подсказывала, как ее выполнить.

Договор с госпиталем и в самом деле заключили, надо было заменить часть старого кровельного покрытия.

И вот, как-то в феврале за Сашко, который приехал на объект вместе со всеми, пришел солдат с автоматом. Это был славный парень, потом он стал приходить без автомата: до госпиталя по улице было мет ров двести и, видно, солдату становилось не по себе, когда прохожие смотрели на Ромуальда как на убийцу, а на него самого как на тюремщика. Вместо автомата он нес обычно рабочий ящик Сашко.

Центральным зданием госпиталя был большой желтый шестиэтажный дом, в форме буквы «Г». Со всех сторон он оброс домишками и пристройками. Территорию госпиталя опоясывал дощатый забор, в проходной сидел бдительный караульный, который закрывал дверь на задвижку даже тогда, когда шел отворить и запереть ворота за автомашиной.

Солдатик приводил Ромуальда на чердак, откуда можно было попасть на крышу, а сам оставался на посту снаружи за дверью и, усевшись на красный пожарный ящик с песком, читал. Около часа он отводил Сашко не стройобъект — пообедать, потом приводил обратно и шел обедать сам. В это время чердачную дверь охранял другой солдат.

На чердак вела одна-единственная дверь, поэтому парень никогда не вылезал на крышу глянуть, не пропал ли заключенный. Несколько дней спустя Ромуальд услышал, что парень замыкает дверь. Значит, куда-то собрался. Вернулся он примерно через час, сунул голову в люк на крыше и с радостью удостоверился, что Ромуальд никуда не удрал. Потом он стал уходить все чаще и чаще, и каждый раз задерживался дольше. Ясное дело, читать книгу, оседлав пожарный ящик, занятие не из самых приятных. Отлучки караульного потребовали пересмотра прежнего плана побега. Ожидая, пока его пустят на чердак, Сашко внимательнейшим образом наблюдал, как запирается чердачная дверь. Ключ был простой, Сашко сделал такой же с первой попытки, он поворачивался, ни за что не цепляясь. Ну, значит, на лестницу можно попасть в любое время. На «черном рынке» в колонии Сашко продал свои часы, чтобы иметь при себе хоть сколько-то чистогана — денег не выдавали, весь заработок переводили на магазин, где у каждого была своя карточка, как в сберкассе. Здесь можно было получить продукты и подписаться на газеты, остаток же выдавался при освобождении. Однако на «черном рынке» деньги были в обращении. Здесь цена их была гораздо выше, чем обычных, потому что чистоганом расплачивались за водку и таблетки кодеина, которыми кое-кто пробавлялся, — такой товар порой попадал в колонию кружными тайными путями.

Времени для побега было достаточно: в распоряжении Сашко имелось два месяца, однако он боялся, что приставленного к нему солдатика могут подменить другим или же он сам заболеет. И Сашко начал понемногу переправлять из колонии и прятать на чердаке гражданскую одежду. Она должна была быть по возможности простой.

Сашко был уверен, что вниз по лестнице он спустится беспрепятственно. В конце концов это же госпиталь, где абсолютное большинство людей незнакомы между собою. Если уж кого и знают, то только врачей — их видят во время обхода, да еще тех сестер, у которых очень тонкая талия, на редкость густые и длинные волосы или соблазнительно высокая грудь. Остальных просто не замечают. Значит, не знают в лицо и подавляющее большинство обслуживающего персонала. Рассудив так, Ромуальд решил, что больных ему опасаться нечего. Даже тех, которым известно, что его привозят из колонии, и которые видели его в лицо. Никто из них его не остановит, потому что побоится свалять дурака и заработать какое-нибудь язвительное прозвище, которое как бы далеко отсюда ты не уехал, все равно догонит тебя, ведь можно убежать от чего угодно, только не от прозвища. И Сашко был уверен, что парни, если даже заподозрят неладное, ни словом об этом не заикнутся.

Единственно опасной могла быть такая ситуация: заподозривший натыкается вдруг на караульного и решает его подразнить. Конечно, он выдумает о бегстве Ромуальда что-нибудь сверхфантастическое и разукрасит свой рассказ невероятными подробностями, и все-таки в разговоре всплывет истина, и тотчас же зазвучит сигнал тревоги. По расчетам Сашко, это могло случиться не раньше, чем через десять минут после того, как он окажется за пределами госпиталя.

Самое трудное, конечно, выбраться из госпиталя. Забор довольно высокий, а через проходную или ворота без пропуска не пройдешь. Можно, правда махнуть и через забор, но это сразу вызовет подозрения: госпиталь — военный объект, а военные объекты всегда связаны в воображении людей с важной тайной. Никто ничего не скажет, увидев человека, перемахнувшего через заводской забор потому что каждому приблизительно ясны причины такого поступка: если лезет на территорию завода, значит, опоздал на работу, если наоборот — значит, человек спешит, возможно, в лавку за водкой. Заводского забора бояться нечего: там тебе еще и помогут, и подсадят, и руку подадут. Точно на такую же помощь может рассчитывать солдат, замеченный возле казармы или госпиталя, потому что каждому совершенно ясно, что парень направляется к любимой девушке. Его понимают, за него держат кулак и про себя упрекают офицеров в излишне педантичном соблюдении некоторых статей устава. Все побывали на армейской службе, случалось, бегали в самоволку к любимым девушкам и за это по лучали наряды, если только не были трусливыми мямлями, из которых никогда не выходят настоящие солдаты.