Ольга Тарасевич - Проклятие Эдварда Мунка

Ее мальчику теперь исполнилось бы 18 лет. Он беззаботно улыбается с фотографии на кладбищенском памятнике, десятилетний ребенок, ему было всего десять лет, ее солнышку, ее радости, Господи, ну за что?!

В Библии есть ответы на все вопросы. «Кто любит отца и мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня…»

Наталья Александровна знала эти строки. Но принять их своим сердцем не могла.

Да, в ее жизни было так много грязи, что теперь вполне закономерно убирать грязь за другими. Но когда под ее сердцем появился Кирюша, ей казалось – все счета оплачены.

«Зачем ты его забрал? – думала домработница, прижав к лицу белый носочек с синими полосками. – Как же больно терять детей. Господи, как же это больно…»

Из дневника убийцы

Мне казалось: совершив убийство, я испытаю целую гамму эмоций. Страх, жалость, угрызения совести.

Ведь убитые женщины мне лично, в сущности, не сделали ничего плохого, да и вообще я их не знаю. Они появились на этот свет для реализации каких-то целей. Даже горький пьяница, нищий бомж и потрепанная привокзальная шлюха приходят в этот мир неслучайно. Для маховика жизни требуются самые разные компоненты, здесь нет, и не может быть случайностей. И вот пара винтиков – возможно, не самых плохих – исчезает. Я не чувствую страха. Не чувствую жалости. Первая реакция – радость. Ну да, мне нравится делать больно, причинение боли доставляет удовольствие. Потом меня с головой накрывает волна досады. Почему они умирают так быстро? От первого удара. Я в ярости крошу их безвольные тела, они вздрагивают от моих ударов, а хотелось бы – чтобы от боли. Позже приходит осознание. Неужели так надо? Я просто орудие в чьих-то руках, я несу смерть. Но неужели она приходит к тем, кто этого заслуживает? Теперь опасно интересоваться убитыми женщинами. Наверное, вокруг их домов уже рыскает милиция, и я не могу задать волнующие меня вопросы. Но мне все чаще кажется, что смерть пришла именно к тем, к кому должна была прийти.

Я в бешенстве! Не хочу!!! Это мои преступления, это мои убийства, и только я вправе решать, кому жить, кому умирать!

И все-таки смерть – это наркотик. Мне никогда не было так спокойно на душе, я работаю, я живу, я наслаждаюсь каждым мгновеньем, которое прекрасно.

– Ты остановишься на достигнутом? Или собираешься продолжать? Возьми меня с собой…

Странно, да? Невольный свидетель не испытывает желания сдать меня правоохранительным органам. Есть только желание приблизиться к той черте, где жизнь перетекает в смерть, и безвинный рай становится адом…

Потсдам, 1892 год

– Он распорядился обнести замок высоким забором. Рассчитал служанок и садовника. Оставил только Ганса, чтобы тот смотрел за лошадьми.

– А что мне рассказывал Ганс! Новый хозяин запретил конюху заходить в замок. Сказал, что сам сатана заберет его!

– Всю ночь в окнах замка горят свечи. Чем он там занимается, этот торговец?

– Да уж, странный человек приехал в вотчину прусских курфюрстов…

Альберт Кольман оторвал взгляд от магического шара и расхохотался. Хорошего же о нем мнения потсдамские торговки! А, впрочем, все равно, пусть болтают. Ему нравится этот замок из серого замшелого камня с массивными башнями. Он спрятан на окраине городка в тени высоченных буков. Отсюда недалеко до Берлина. И здесь Альберт может заниматься своими опытами без малейшего риска быть замеченным любопытствующей публикой. Все люди – глупцы. От них лучше держаться подальше.

«Сам сатана заберет его», – мысленно передразнил Кольман недавние слова фройляйн. Нет бога. И сатаны нет. Он это понял не сразу, все призывал дьявола во время первых мистических экспериментов: «Приди, возьми мою душу, возьми все, что угодно, лишь бы заполучить белокурую Элизу». Не пришел, не забрал.

Альберт все делал сам. Читал книги, ставил опыты, учил заклинания. Элиза стала его, и сразу же наскучила, робкая, покорная, зачарованная. Но, получив ее, он понял, что может делать все. Чем и пользовался. Мог ли кто-нибудь подумать, что сын бедного ремесленника станет владельцем роскошного замка в пригороде Потсдама? А ведь это только начало, он чувствует, как новые знания и новая сила делают его все увереннее и могущественнее.

Вот – можно перенестись в любое место, услышать разговор. Можно предугадывать будущее. Можно все. Или почти все.

Кольман набил трубку вишневым табаком и пододвинул к себе купленную в Берлине газету. Новости из жизни кайзера Вильгельма его не интересовали, потому он быстро их пролистал, и… Вот оно, то самое объявление. «Сегодня была закрыта начавшая свою работу неделю назад выставка норвежского художника Эдварда Мунка. Это решение является правильным и справедливым. Со стороны Берлинской академии художеств было крайне неосмотрительно приглашать художника, чьи мрачные полотна возмутили ценителей живописи до глубины души. По мнению критика Герхарда Вассермана, представленные на выставке работы напоминают незаконченные наброски. Как стало известно вашему корреспонденту, Эдвард Мунк учился в Париже. Однако не научился там ничему – таково мнение достопочтенной берлинской публики».

«Вот и славно! Замечательно все складывается», – пробормотал Кольман. Трубка погасла, но он, увлеченный своими мыслями, этого не заметил.

Живопись приносила Альберту Кольману пухлые пачки ассигнаций и большое удовольствие. Художникам дано видеть иные миры. Они проживают сотни жизней своих моделей, они становятся ветром, скалами, морем. В их голове низвергаются водопады, а руки ткут паутину из солнечных лучей, наброшенную на лесные верхушки. Речь идет о хороших художниках, разумеется.

Мунк – хороший художник. Певец смерти. Она дышала холодом с его полотен, и Кольман, не ожидавший от выставки норвежца ничего особенного, чрезвычайно обрадовался. Он ходил вдоль развешанных работ, и в его голове проносились видения. Очень скоро за картины Мунка можно будет выручить миллионы. Художник может стать известным и популярным. Если только сумеет преодолеть порыв отчаяния и уклониться от приближающейся смерти. Альберт Кольман явственно услышал звук торопливых шагов и поклялся, что сможет уберечь Мунка от костлявой старухи.

Но что же он медлит, предаваясь воспоминаниям?

Альберт пододвинул магический шар и сосредоточился.

В клубах дыма появился полутемный зал кабачка…

– Как называется это местечко? – глаза Дагни устремлены на Пшибышевского. Она кокетливо приспустила манто, повела полуобнаженными плечами.

Станислав лишь махнул рукой.

– Какая разница. Любое место, где присутствуете вы, прекрасно.