Ольга Тарасевич - Проклятие Эдварда Мунка

Седов отставил пустую чашку и глубоко вздохнул. Информации Борис Моисеевич сообщил много – но она ни на шаг не приближает к поимке преступника.

– Он будет продолжать, как вы думаете?

– Безусловно. Он даже не затаился – он придирчиво выбирает жертву. И чем раньше вы поймете его критерии выбора – тем раньше сможете его остановить. Его убийства напоминают мне неосознанную месть матери. Обратите внимание на отсутствие малейших намеков сексуального интереса к женщинам. Не думаю, чтобы у него были проблемы с потенцией. Михасевич говорил, что, убивая, он испытывает колоссальный прилив энергии от страданий умирающей жертвы. Убить ребенка проще, чем зрелую женщину. Возможно, убийца считает, что он убивает ради собственного удовольствия. Но он в качестве жертв выбирает не детей, а женщин. Скорее всего что-то в поведении матери нанесло ему колоссальную травму.

– А можно сказать, что именно?

Эксперт развел руками.

– Увы. Для маленького человечка родители – это боги, он целиком и полностью в их власти. Ранить может все, что угодно. Возможно, мать убийцы повторно вышла замуж. Или он стал свидетелем интимной сцены и воспринял это неадекватно. Он довольно уважительно относится к своим жертвам.

Володя не сдержался и закричал:

– Уважительно? Борис Моисеевич, да что вы говорите такое?!

Эксперт снял очки и потер переносицу. Напрасно Володя отказался встречаться в стражном отделении. Он бы привел ему проходящего экспертизу мужчину, который, убив женщину, откусывал ей соски, вспарывал брюшную полость и вырезал матку. А его сосед по палате, изнасиловав мальчика, затолкал ему в задний проход ветку. Кстати, все эти люди по заключению комиссии признаны вменяемыми и скоро будут отвечать перед судом. И, судя по поведению убийцы Макеенко и Моровой, он полностью осознает собственные действия. Маловероятно, чтобы преступник когда-либо попадал в поле зрения психиатров. К сожалению, пока это все, что можно сказать об убийце…

…Короткая летняя ночь таяла, светлела, наполнялась пронзительными птичьими трелями. Его мокрые трясущиеся руки сорвали с дерева веревку. Он опять не смог этого сделать. Сколько раз за эту ночь шею стягивала петля. Всего лишь шаг, один шаг вперед, в пустоту над крутым высоким берегом сонной реки – и все закончится. Но ноги наливались чугунной тяжестью. Он отдыхал. Ходил по поляне, унимал дрожь, накидывал на шею веревку – и цепенел, не в силах сдвинуться с места.

Возвращаясь в деревню, он очень старался не смотреть на задернутое белым тюлем окошко с пламенеющей на подоконнике геранью.

Светин дом с зелеными ставенками остался позади. Ведь он стоит напротив колодца, а колодец уже скрылся из виду. Но тающая ночь вдруг вкусно чмокнула сочным поцелуем, и он не выдержал. Обернулся. Ее почти не было видно за широкой мужской фигурой. К нему она тоже любила так прижиматься. Крепко-крепко. Он чувствовал Светину грудь, живот, бедра, и задыхался от любви, и не хотел ее отпускать. А она не хотела, чтобы он ее не отпускал. Ей нравилось, когда каждый вечер в дом с зелеными ставенками приходят разные мужчины. Только герань была в ее жизни неким постоянным объектом любви. Когда Света еще приглашала его остаться на ночь, он наблюдал через полуоткрытые веки, как с первым лучом солнца любимая женщина в длинной ночной рубашке соскальзывает с кровати и бежит к подоконнику.

– Ты мой цветочек, пить, наверное, хочешь, – бормотала Света, отламывая сухую веточку и нежно поглаживая огненную гроздь цветка.

Даже теперь, в объятиях очередного любовника, она чуть отстранилась, чтобы полюбоваться геранью, подсвеченной розовой краской зарождающейся зари.

И в этот момент, когда она, в белой рубашке, зябко ежилась, любуясь цветком, он понял. Только кровь на этой рубашке очистит Свету. Ему рано умирать. Он должен ее спасти. От себя самой.

Как легко было ее выследить… Поразительно легко.

В первый же вечер, когда он притаился в густых зарослях орешника, Света появилась на тропинке, ведущей к автобусной остановке.

Он был, как в тумане. Он должен ее спасти.

Света быстро обмякла, схваченная за горло сильными ладонями. А потом он вытащил нож. Только кровь может ее очистить.

Когда все было кончено, он оттащил тело в овраг и забросал ветками. Искупался в речке, отмыл окровавленную одежду и, дождавшись темноты, пошел в дом с зелеными ставенками.

Ключ, как всегда, лежал в углублении между ступеньками. Он прошел в комнату, выдернул ненавистную герань из горшка и долго топтал ее ногами.

Спалось в ту ночь ему хорошо и спокойно. Светлана была спасена.

А утром он понял – есть много других. Грязных, не спасенных, и только кровь, омывающая грешные тела, может их очистить.

… Василий Михайлович Бубнов проснулся в холодном поту и долго лежал, уставившись в потолок.

Он думал, что поборол в себе это . Вся его ненависть к женщинам, к их завлекающим ртам, всасывающим, выпивающим, уничтожающим, жила на холстах Эдварда Мунка. Теперь ей там стало тесно. Убиты именно они, похожие на тех, кто мучил художника. Они искупили свои грехи. И никто, кроме него, не мог бы им помочь…

Деньги могут все. Сами по себе они не делают человека счастливым. Но они дают свободу. А вот свобода действий уже приносит счастье.

Напрасно Юра Рыжов волновался, передавая Верочке записку с приглашением сходить вечером в ночной клуб. Далекая, недоступная, желанная… Ему казалось, что, даже обладая всеми богатствами мира, он не сможет приблизиться к хорошенькой блондинке. Не по Сеньке шапка.

Но все богатства мира не потребовались. Хватило всего ничего – упоминания в записке названия престижного ночного клуба, где должен был выступать любимый Верочкин певец.

Она на глазах сокурсников радостно чмокнула Юру в щеку.

– Сбегу с последней пары в парикмахерскую. Надо же красоту навести ради такого случая, – прощебетала Верочка и, махнув рукой, сказала: – Ну, до вечера.

Перед Юриными глазами все плыло. До вечера. Она, самая красивая девочка курса, поцеловала его. И согласилась принять приглашение. Фантастика!

Как приятно удивлять любимую девушку. Увидев, что администратор ведет их к самому лучшему столику в ресторане – отличный обзор и танцпола, и сцены – Верочка застонала:

– Вау! Какой ты клевый!

На их столик то и дело глазели окружающие. Неудивительно: Верочка, в коротком серебристом платье и белых сапожках-ботфортах, хрупкая, сияющая, выглядела необычайно сексуально.

Юра хотел казаться взрослым, опытным, умудренным жизнью. Но как это продемонстрировать – он не знал. Когда официант принес меню, весьма кстати вспомнилась фраза из какого-то кинофильма, и он с гордостью ее воспроизвел: