Елена Михалкова - Убийственная библиотека

Маша вздохнула, посмотрела на мрачную елку на фотографии и прикрыла глаза. «До ночи просидим, – подумала она, проклиная в душе Распутинского больше, чем его убийцу. – Как начнут нас всех опрашивать по очереди… Мама, наверное, дома волнуется».

Она достала из сумки сотовый телефон и уже собиралась позвонить, но тут обнаружила, что на часах – всего девять вечера. «Подожду пока, – решила она. – Позвоню через час».

Корольков сморщил нос и в самом деле стал похож на кролика. Если можно представить себе очень раздраженного кролика. Опрошены были все свидетели, но раскрыть убийство по горячим следам не получалось! Хотя, казалось бы, ничего сложного, ведь какой-то интерес в убийстве Распутинского мог быть только у нескольких человек.

Он просмотрел листки и задумался. Подозреваемым номер один был, на первый взгляд, басистый приятель покойного, после которого в комнату никто не заходил – кроме убийцы, конечно, если предположить, что это не Рокотов убийца. Самоуверен, вспыльчив и, на взгляд Королькова, легко мог тюкнуть покойного чем-нибудь острым. Опять-таки, волновался, хотя мог нервничать и по вполне естественным причинам: как-никак насильственная смерть приятеля мало кого оставит равнодушным. Вот только видимых причин для такого поступка у Антуана Валерьяновича, как ни крути, не было. Даже лакомый мотив профессиональной конкуренции следователю пришлось отбросить после того, как ему объяснили: Рокотов пишет для детей, иногда, под настроение, – для взрослых, но всегда только стихи. Прозаик Распутинский не мог перейти ему дорогу.

Мармеладная Соня, она же Феклистова, могла составить конкуренцию Рокотову. Она с легкостью пришибла бы фальшивого донжуана Распутинского. «Импульсивная дамочка, – вспомнил Корольков Соню с внутренним содроганием. – У нее-то как раз мотив просматривается, причем самый убедительный из всех». Но в глубине души Сергею Сергеевичу не нравилась эта версия – от нее попахивало театральностью.

Эдуард Викентьевич Резцов – вот фигура, далекая от театральности. Он не бросался громкими фразами, не обвинял Распутинского во всех смертных грехах, откровенно признался, какая неудача привела его на сегодняшнее сборище, хотя от детских писателей Резцов был далек, как коала от Северного полюса. Но следователю он не нравился, и Сергей Сергеевич сам не мог объяснить себе причину. Возможно, дело было в том, что интуитивно Корольков считал издателей акулами бизнеса и ожидал увидеть у них в пасти пять-шесть рядов острых зубов. То, что у Эдуарда Резцова их не было, заставляло относиться к нему настороженно.

Заведующая с ее трепетной помощницей, две молодые дамы, одна из которых пришла в клуб детских писателей впервые, редактор малоизвестного журнала для детей… И еще около десяти человек. Все они имели отличную возможность убить Распутинского, но не имели ни малейшего мотива для этого. «Рукопись! – мысленно восклицал Корольков, нарезая круги по кабинету. – Ей-богу, могли прикончить его из-за рукописи! А что? Какой-нибудь эстет оскорбился за российскую литературу, нравственное чувство его нехило пострадало во время прослушивания, вот он и выплеснул свою творческую неприязнь в бытовой форме».

Корольков вспомнил запись чтений и почувствовал глубокую симпатию к неизвестному эстету. Более того, он почувствовал позыв тоже немедленно выплеснуть неприязнь к Распутинскому, несмотря на то что данный автор был уже несколько часов как прочно мертв. «Стукнуть бы его, развратника, – злился Корольков, – чтобы больше не писал гадостей…»

В дверь постучали, и следователь пришел в себя. «Рукопись подействовала, – оправдываясь перед самим собой, подумал он. – Все-таки я – человек неподготовленный».

– Сергей Сергеевич, десять часов, – заглянувший в дверь Олег Георгиевич был мрачен, потому что орудие убийства за полтора часа так и не нашли. Если убийца прошел к стеллажам с книгами, то вполне мог спрятать его там, а это означает, что необходимо перерыть три больших зала.

– Давай отпустим свидетелей, – вздохнул Корольков и робко глянул на оперативника. Георгич на провокацию не поддался и на его уши смотреть не стал, потому что и так помнил: они большие и сверху прижаты к черепу. – Данные Игнатов переписал, досмотр провели, раскалываться никто не пожелал.

– Детские писатели – народ суровый, – сочувственно согласился оперативник. – Крепкий, закаленный в боях с детьми…

– И нахальный, – дополнил Корольков характеристику среднего детского писателя. – В комнатах куча народу, а товарищ входит, стучит Развратинскому по голове и выходит как ни в чем не бывало.

– Распутинскому, – поправил его Георгич.

– Один фиг, – махнул рукой Корольков. – Ладно, отпущу страдальцев, пусть к Новому году готовятся.

Когда полноватый, с двумя симметричными залысинами на висках мужик вышел в зал, разговоры стихли. Маша уставилась на следователя, ожидая чего-нибудь нехорошего, но вместо этого Корольков устало сказал:

– Товарищи, все могут быть свободны. На сегодня, – прибавил он многозначительно.

– Неужели вы за полтора часа так и не поняли, кто это совершил? – с возмущением осведомилась рослая девушка в майке с крысой. – Известнейший писатель убит, а вам лишь бы домой поскорее вернуться!

«И мне, мне домой поскорее вернуться!» – мысленно вякнула Маша.

Она со страхом посмотрела на следователя, ожидая, что сейчас он в одну секунду передумает и запретит им расходиться. Но тот устремил на рослую девушку неожиданно беспомощный взгляд, и Маше на долю секунды показалось, что сейчас он удерет из комнаты в паническом страхе. Видимо, то же самое показалось и девушке, потому что она, сменив тон, успокоительно добавила:

– Нет, я понимаю, конечно, что вы работали… Я понимаю. Вы не обижайтесь, господин следователь, просто все мы очень переживаем за Матвея Сергеевича!

– Вот лично мы не переживаем, – бессердечно сообщила на весь зал шоколадная брюнетка и встала с дивана. – Во-первых, переживать уже поздно, потому что он умер. Во-вторых, он был сволочь и импотент.

– Как вы смеете! – взвизгнула девица. – Как ваш язык повернулся!.. Он такое писал, а вы….

«Начинается», – с тоской понял Корольков.

– Вот именно, он такое писал, что лучше бы не писал вовсе, – вмешался юркий мужичок, в котором Маша неожиданно опознала хорошего сказочника, пару раз приходившего в гости к Хрюше и Степашке. – Мне теперь полгода будут фаллосы мерещиться во всех углах. Ваш Распутинский привил мне отвращение даже к киви, не говоря уже о бананах.

– Ну, бананы – вообще очень эротичный фрукт, – со знанием дела заметила Вика с акриловыми ногтями. – Это я вам как сценарист говорю.

– Да вы просто зашоренные ханжи! – обрушилась на них девица. – Вы не можете дойти до той степени свободы, раскованности, до которой дошел Матвей!