Татьяна Бочарова - Семейная идиллия [litres]

– Почему мы? Мы что, козлы отпущения? – возмутился Кириллов.

– Брось, не актерствуй. Все в курсе, что без вашего с Бутковым ведома ни одно темное дельце не сделается. Поэтому быстренько сообразили, кто сегодня засветился в «Кадрили». Мое терпение подходит к концу. И время нерабочее, ночь на дворе.

Кириллов и Бутков переглянулись.

– Леха это, – нехотя произнес Бутков. – Его парни.

– Какой Леха? Косой? – Усов пробуравил мужика пронзительным взглядом.

– Да не, не Косой. Леха-Художник. Мальчонки утром трещали, что он собирается бабла срубить.

– Бабла? С приезжей москвички?

– Ну так. – Бутков отвернулся к окну.

– Ты мне не «такай», – рассердился Усов. – Рассказывай подробно. Леха ваш шантажировал Бреславскую? Выкуп требовал за любовника?

– Да я почем знаю, начальник! – заныл Бутков. – Художник мокрухой не занимается, ты сам знаешь не хуже моего. Тем более ваш фраер, говоришь, уже давно замерз, то бишь стал жмуром. О каком выкупе речь?

– Верно, – согласился Усов. – Как же тогда, едрить его, колотить, этот Художник собирался обогатиться?

– Это вы его спросите, – встрял в разговор Кириллов. – Может, у него план какой был. Нам неведомый. Может, мы чего не знаем, о чем он знал. Вы его допросите, гражданин начальник. А нас, порядочных людей, отпустите.

– Держите меня! Порядочные. – Усов зло хмыкнул, немного подумал и произнес: – Ладно. Уведите.

– Э! Куда? – всполошился Бутков. – Я спать хочу. Меня от жены забрали.

– В КПЗ поспишь, – небрежно бросил Усов.

Парнишка-лейтенант подошел к уголовникам и скомандовал:

– Подъем.

Те нехотя встали и вышли за дверь.

– Видали, какие! – Усов поглядел на Дашу. – Сейчас снимем пальчики с телефончика.

– Темная история, – вмешался невесть откуда взявшийся Губанов.

Без шапки и куртки он был еще красивей, высокий, широкоплечий, прямо киногерой, а не оперативник.

– Вот что, – обратился к нему Усов и глянул на круглые настенные часы, висевшие над дверью. – Поехали-ка, навестим этого Пикассо.

– Прямо сейчас? – удивился Губанов.

– Прямо сейчас. Художники ночью не спят, разве ты не знаешь? Они творят. Даже если в прошлом уголовники.

Губанов весело осклабился.

– Есть, товарищ майор. Девушку куда?

– Отвезем ее ко мне домой. Моя Ксюша о ней позаботится.

Даша вскочила со стула.

– Пожалуйста! Можно мне с вами к Художнику? Очень вас прошу!

Усов взглянул на нее с изумлением.

– Куда это с нами? На задержание преступника?

– Но ведь этот Леха не опасен! – Даша умоляюще уставилась на майора.

– Кто вам сказал? Севостьянов еще как опасен. Все они опасны, в прошлом хулиганы, бандиты. Могут быть вооружены.

На глазах у Даши выступили слезы.

– Ну пожалуйста, – прошептала она с безнадежностью. – Я… я не могу сейчас быть одна. И… это же моя мама… Я хочу посмотреть на того человека, из-за которого она…

Даша не договорила. Голос ее задрожал и сорвался. Все напряжение последних часов выплеснулось наружу в бурных рыданиях. Губанов подскочил к ней со стаканом воды:

– Вот, попейте. Попейте и успокойтесь. Не надо так. – Он погладил ее по плечу. Потом поглядел на Усова. – Товарищ майор! Разрешите обратиться.

– Что такое? – недовольно произнес тот.

– Давайте возьмем девушку с собой! Под мою ответственность. Я ее буду охранять.

– Да ты обалдел, Губанов? На операцию брать посторонних? Тебе дать устав почитать?

– Читал я устав, – обиженно пробурчал Губанов. – Но ведь есть же исключения.

– На службе нет исключений, – отрезал Усов и посмотрел на рыдающую Дашу. – Ну будет уже, будет. – Тон его смягчился. – Я же не зверь какой-то. Все понимаю. Но не имею права. Понимаете, не имею права!

– Я в-в машине п-посижу, – всхлипнула Даша.

Усов хотел сказать что-то резкое, но вдруг махнул рукой.

– Черт с тобой. Поехали. Только уговор – сидишь в машине и ни гугу. Мы тебя там закроем.

– Обещаю!

Даша как по команде перестала плакать.

– Вперед, – скомандовал Усов.

Они втроем снова вышли на улицу. Белобрысый Кравченко так и сидел в машине, готовый тронуться по первому приказанию. Усов на сей раз уселся спереди, Дашу посадили назад, рядом с Губановым.

– Куда едем? – спросил Кравченко.

– Туда, где обитает Леха-Художник и ему подобные.

– Это Манхэттен, что ли? – Кравченко усмехнулся. – Только недавно там были. Нинку Хвостову брали. Ну, актрисулю эту из погорелого театра.

– Да помню я, помню, – добродушно отозвался Усов. – Ну вот, сначала Нинку, теперь Леху. Пришел его черед. Выбесил он меня со своими выкрутасами. Трогай давай.

Кравченко крутанул руль. Даша с недоумением слушала их с майором диалог. Манхэттен здесь, в этой богом забытой дыре? На помощь ей пришел Губанов:

– Вы не удивляйтесь. Манхэттеном у нас кличут здешний пятачок, место за гаражами. Там собирается весь криминальный элемент, воришки, нарики. В одном из гаражей Леха устроил себе мастерскую.

– Машины чинит? – предположила Даша, вспомнив Серегу.

– Да нет. Пишет он.

– Что пишет?

– Картины всякие. Он ведь по-настоящему художник. Когда-то вполне успешным был. Работы его продавались неплохо, говорят, даже в столицу он их возил, на выставки, в салоны. А потом влюбился. Да не в кого-нибудь, а в Таню Серебрякову. Подружку осташковского авторитета, Лося. Красивая была, правда, глаз не отвести, я фотку видел. Привез ее Лось как-то к Лехе, портрет хотел заказать. Ну тот и согласился сдуру. Пока писал Таню, втрескался в нее по уши. И она в него. Стали встречаться тайком. Братва предупреждала его – добром дело не кончится. Да он разве слушал? Я, мол, такой крутой, денег заработаю, увезу Таню от этого упыря, уедем, никто не найдет. А только зря он так самонадейничал. Нашлись гады, все рассказали Лосю. Взял он ножик и Танюшку-то зарезал. Сфоткал мертвую и на телефон Лехе скинул. С подписью: мол, ты следующий.

Что с ним было! Думали, свихнется парень, руки на себя наложит. Он сначала орал как сумасшедший, никого к себе не подпускал. Потом заперся в мастерской. Несколько дней не выходил. А когда вышел, прямиком попер к дому Лося. Там охрана его встретила и избила до полусмерти. Только он еще пришел. Ночью, через неделю. Динамит принес. Не знаю, где взял. Короче, взорвал он к чертям собачьим и особняк Лося, и дом, где его обслуга жила. Даже рядом стоящие дома пострадали. Леху судили. Дали срок. Обстоятельства смягчающие не учли. Статья серьезная – терроризм. Отсидел он десять лет. Те, кто его знал смолоду, говорят, вышел неузнаваемый. Чистый уголовник. Злой, циничный. Местные его быстро своим главарем признали. Что интересно – рисовать он за эти годы не разучился. Только еще лучше у него стало выходить. Оборудовал он гараж и там творит. Все, кто увидит, дивятся – талант. А я вам так скажу – таланта в Лехе уже кот наплакал. А подлости и жесткости – хоть отбавляй. Зона свое дело сделала.