Патриция Мойес - Убийство от-кутюр. Кто подарил ей смерть?

— Да. Вы знали об этом?

— Разумеется, нет, — отрезала Примроуз, и ее губы сжались в упрямую тонкую ниточку.

Наступило неловкое молчание. Наконец Генри продолжил:

— Вам, безусловно, известно, что во время войны ваша мать болела туберкулезом?

Примроуз уставилась на Генри долгим изумленным взглядом. Затем с трудом произнесла:

— Откуда вы это узнали?

— Я, если можно так выразиться, проявил интерес, — уклончиво ответил Генри. — Так вы знали об этом?

— Да. Мы с Эдвардом узнали… в конце концов.

— Что значит «в конце концов»?

— Ну… — Примроуз закурила сигарету и выпустила тонкую струйку дыма. — Я хочу сказать, ни он, ни я об этом не знали, пока мы были в Канаде, точнее, пока мы не вернулись оттуда. Эдвард рассказал мне об этом в сорок седьмом году — мы тогда уже были помолвлены, — потому что мамин врач обратился к нему с просьбой раздобыть какое-то редкое лекарство, которое в Англии нельзя было достать.

— И тем не менее, — возразил Генри, — доктор Дюваль сказал, что он незнаком с историей болезни вашей матери.

Примроуз мрачно улыбнулась.

— С него взяли клятву молчать. Он обязался скрывать это даже от меня, и мама так и не узнала, что мне все известно. Мои сестры не имели об этом ни малейшего представления. Бог знает зачем, но она из этого сделала такую тайну, хотя, с другой стороны, в некоторых вопросах она отличалась тщеславием и эгоизмом.

— Мне кажется, — предположил Генри, — ваш муж должен бы вспомнить об этой ее давней болезни, когда… когда она так странно и скоропостижно скончалась.

— А почему, собственно говоря? Эти два… обстоятельства никак между собой не связаны. Она же вылечилась много лет назад.

Генри решил не развивать эту тему, однако спросил:

— Когда в последний раз леди Бэллок приезжала к вам?

— Она никогда… — начала Примроуз, но на мгновение умолкла. — Нет, это не совсем так. Мама приезжала сюда всего один раз и пробыла здесь около двух часов. У нее в Женеве образовался долгий интервал между авиарейсами, и она заехала пообедать. С тех пор прошло лет десять. Встреча выдалась не из самых приятных.

— Не из приятных? Почему же?

— Видите ли… мама и Эдвард никогда особенно не ладили. Я уже не помню, по какому поводу они тогда поругались и кто первый начал, но сцепились они крепко. К счастью, у мамы хватило такта изобразить обморок, прежде чем дело могло дойти до рукоприкладства.

— Обморок? — с огромным интересом переспросил Генри. — В каком смысле — обморок?

— О, она вдруг заявила, что у нее кружится голова и ей надо пойти прилечь. Разумеется, она притворялась — ей нужен был предлог, чтобы положить конец разыгравшемуся скандалу. К тому же к нам зашли друзья, так что ситуация сложилась в высшей мере неприятная. После я сказала Эдварду, что он должен поблагодарить ее за такт и находчивость. Конечно же, он со мной не согласился.

— Он подумал, что ей и впрямь стало плохо, да?

Примроуз рассмеялась:

— Боже мой, да нет же! Он настаивал, что она прибегла к чисто женской уловке: если тебя побеждают в споре — хлопайся в обморок.

— Все это чрезвычайно интересно, мадам Дюваль. А вы, случайно, не помните, что ели в тот день?

— Дорогой мой, вот сами вы вспомните, что ели в какой-то там день лет десять назад? Что до меня, я не помню. Но раз уж об этом заговорили, я помню, что мы тогда пили.

— В самом деле? — Генри был донельзя заинтригован.

— Да, потому что из-за этого-то все и началось. Мы любим вино, а мама всегда предпочитала джин. Эдвард терпеть его не может, и в доме мы его не держим. Когда мама отказалась от вина, Эдвард просто дал ей стакан соку. В ответ она не на шутку разозлилась. — Примроуз посмотрела на Генри резким испытующим взглядом: — Зачем вы задаете мне все эти каверзные вопросы?

— Перед отъездом из Англии, — начал Генри, словно не слышал ее, — вы сказали мне, что ваш муж остался недоволен результатами экспертизы и намеревался начать нечто вроде собственного расследования…

— Ах, вы об этом… — рассеянно ответила Примроуз, словно думая о чем-то своем. — По-моему, он или раздумал, или потерял к этому интерес…

— В любом случае, — заявил Генри, — я не утратил интереса к правде, и потому хотел бы переговорить с доктором Дювалем.

— С Эдвардом? Но его нет.

— Я уже догадался об этом. Не могли бы вы мне сказать, в котором часу он вернется?

— Вы не поняли. Он не в Швейцарии.

— Так он на конференции, где должен был выступать?.. — спросила Эмми.

— Нет-нет. Тут совсем другое. Он… он в Париже. — Примроуз вдруг заговорила быстро и куда более твердым голосом: — В Париже он встречается с людьми из института иммунологии. Он мечтает о собственной лаборатории, где мог бы заняться своим исследовательским проектом, а для этого нужно финансирование. Я, право, не знаю, сколько он там пробудет.

— Какая жалость, — приуныл Генри (однако Эмми показалось, что она услышала в голосе мужа какие-то веселые нотки) и добавил: — Разумеется, это не мое дело, но мне кажется, что теперь, когда вы унаследовали часть денег своего отца, вы могли бы финансировать этот проект, если бы захотели.

На лицо Примроуз словно туча набежала. Во взгляде появилась отрешенная враждебность, какую Эмми приметила еще в Фокс-Троте. Примроуз встала и выпрямилась, расправив плечи.

— Я никогда, — твердо заявила она, — не дам Эдварду денег. Никогда.

На несколько мгновений Примроуз закрыла глаза, словно пытаясь избавиться от страшного видения. Открыв их, она торопливо проговорила:

— А теперь заранее простите меня, если покажусь вам негостеприимной, но я попрошу вас уйти. Я жду… не важно кого. Своего адвоката, если угодно.

— Разумеется, — ответил Генри. — Смерть вашей матери и завещание вашего отца, очевидно, вызывают массу юридических казусов.

— О да, именно так. Ну что ж, всего доброго, миссис Тиббет… старший инспектор… желаю вам приятно провести отпуск…

Прямо за углом дома, где жили Дювали, была почта. Оттуда Генри позвонил по второму номеру, значившемуся под записью «доктор Эдвард Дюваль», ему на работу. На другом конце провода томный женский голос ответил:

— Клиника «Дю Лак».

— Попросите доктора Дюваля, пожалуйста.

— Одну секунду, месье.

Последовали щелчки и жужжание, после чего энергичный женский голос произнес:

— Приемная доктора Дюваля. Нет, извините, месье, но доктор в отпуске… Его больных временно ведет доктор Ре. Позвольте узнать, кто звонит, месье… нет, не могу вам точно сказать, когда доктор Дюваль вернется… по-моему, он в Испании. Позвольте узнать, кто звонит…

Генри повесил трубку.

Кондитерская «Мейсон Бонне» представляла собой восхитительное воплощение швейцарской солидности и здорового консерватизма. Каждого входившего туда поражали отделанные панелями из мореного дуба стены и отполированные до зеркального блеска дверные ручки, светильники и прочие детали интерьера. Внутреннее убранство этого уважаемого заведения оставалось неизменным с начала века, и всюду царил дивный аромат сладостей, пряностей и кофе. За массивным прилавком красного дерева, плотно уставленным всевозможными изысками от крохотных пирожных до огромных тортов, находилось небольшое кафе, куда заходили увешанные драгоценностями дамы, чтобы выпить чашечку кофе, посплетничать и отведать бьющих по фигуре пирожных с заварным кремом. Генри и Эмми направились к столику, из-за которого только что встали две дамы в норковых пелеринах. Одна из них вела на поводке карликового пуделя в усыпанном бриллиантами ошейнике. Не успели Тиббеты расположиться на позолоченных стульях с парчовой обивкой, как к ним подошла пожилая официантка, и они заказали кофе.