Джон Гришэм - Блюстители

Для прокурора нет большего удовлетворения, чем стать свидетелем того, как казнят преступника, для которого он добился обвинительного приговора и которого отправил в камеру смертников.

Чэду, однако, пока не суждено пережить эти волнующие эмоции. Я быстро набираю его номер, и он снимает трубку практически сразу.

— Это Пост, — произношу я. — Я сейчас в блоке смертников, и у меня кое-какие плохие новости. Одиннадцатый округ распорядился отложить исполнение приговора. Так что, похоже, вам придется ползти обратно в Верону, поджав хвост.

Фолрайт явно потрясен.

— Какого черта? — с трудом выговаривает он.

— Вы слышали меня, Чэд. Ваше дутое обвинение разваливается. Больше вам к Дьюку не подобраться. Хотя, надо признать, на сей раз вы, черт побери, были очень близки к тому, чтобы снять с него скальп. Одиннадцатый округ сомневается, что процесс над Дьюком Расселом можно назвать справедливым судом в обычном, общепринятом понимании этого выражения. Они отправляют дело обратно для повторного рассмотрения. Все кончено, Чэд. Извините, что не дал вам насладиться триумфом.

— Это шутка, Пост?

— Блок смертников — самое подходящее место, чтобы повеселиться. Целый день вы получали удовольствие от бесед с репортерами, а теперь порадуйтесь тому, что сообщил вам я.

Сказать, что я испытываю отвращение к своему телефонному собеседнику, — это не сказать ничего.

Закончив разговор с ним, я смотрю на Дьюка, который продолжает пировать.

— Вы можете позвонить моей матери? — спрашивает он с набитым ртом.

— Нет. Частные звонки отсюда не совершают даже юристы. Но она скоро обо всем узнает. Так что поторопитесь.

Дьюк запивает остатки мяса и жареного картофеля холодным чаем и принимается за шоколадный торт. Я беру в руки пульт от телевизора и включаю звук. Пока мой подзащитный продолжает подчищать тарелки, на экране появляется запыхавшийся репортер, находящийся где-то на территории тюремного комплекса, и, запинаясь, сообщает телезрителям, что исполнение приговора отложено. Вид у него растерянный и весьма озадаченный. Судя по всему, в растерянности пребывают и все, кто находится около него.

Еще через несколько секунд раздается стук в дверь, и в камеру входит начальник тюрьмы.

— Полагаю, вы уже все слышали? — произносит он, взглянув на включенный телевизор.

— Да, начальник, — киваю я. — Извините за испорченную вечеринку. Дайте своим парням отбой и, пожалуйста, вызовите для меня фургон.

Дьюк вытирает рот рукавом и хохочет:

— Не надо так расстраиваться, начальник!

— Нет, мне даже как-то легче стало, — возражает тот, но совершенно очевидно, что он разочарован. Он ведь тоже провел целый день, общаясь с журналистами и наслаждаясь всеобщим вниманием. И вот пожалуйста — весь этот захватывающий спектакль закончился ничем.

— Все, я поехал, — говорю я, пожимая Дьюку руку.

— Спасибо, Пост, — улыбается он.

— Буду на связи. — Я направляюсь к двери и на ходу бросаю, обращаясь к начальнику тюрьмы: — Пожалуйста, передавайте от меня привет губернатору.

В сопровождении надзирателей я выхожу на улицу, с наслаждением вдыхаю прохладный воздух, который пьянит меня, словно вино, и ликую. Один из надзирателей подводит меня к тюремному фургону без опознавательных знаков, стоящему в нескольких футах от двери здания. Я забираюсь внутрь машины, и охранник захлопывает за мной дверь.

— К главным воротам, — говорю я, обращаясь к водителю.

Пока мы едем по обширной территории исправительного учреждения имени Холмана, на меня наваливаются усталость и голод. И ощущение облегчения. Я закрываю глаза и дышу глубоко и свободно, радуясь чуду, которое заключается в том, что Дьюк останется в живых и увидит завтрашний день. Пока мне удалось спасти ему жизнь. Для того чтобы он вышел на свободу, потребуется еще одно чудо.

По причинам, известным только тем людям, которые устанавливают порядки в этой тюрьме, в течение последних пяти часов на ее территории действовал особый режим, словно тюремные власти опасались, как бы разгневанные заключенные не устроили бунт и не попытались взять штурмом здание, где содержатся смертники, и отбить Дьюка Рассела. Теперь особый режим постепенно снимают, напряженность, если она была, ослабла. Экстренно вызванные для поддержания порядка подкрепления возвращаются обратно. Все, чего я хочу, — это побыстрее убраться отсюда. Моя машина припаркована на стоянке рядом с главными воротами. Я вижу телевизионщиков, они собирают аппаратуру и готовятся отбыть восвояси. Поблагодарив водителя фургона, доставившего меня к выходу, я сажусь в свой небольшой городской внедорожник «Форд» и торопливо выруливаю на шоссе. Проехав две мили, останавливаюсь рядом с закрытым загородным магазином, чтобы сделать телефонный звонок.

Того, кому я звоню, зовут Марк Картер. Это белый мужчина тридцати трех лет. Он снимает квартиру в доходном доме в городке Бейлис, в десяти милях от Вероны. В моем досье есть фотографии его жилья и пикапа, а также подружки, с которой он живет. Одиннадцать лет назад Картер изнасиловал и убил Эмили Брун, и теперь все, что мне надо сделать, — доказать это.

Используя одноразовый мобильный телефон, я звоню Картеру на сотовый, на номер, который, как предполагается, мне неизвестен. Он снимает трубку после пяти гудков.

— Алло!

— Это Марк Картер?

— А кто спрашивает?

— Вы меня не знаете, Картер. Я звоню из тюрьмы. Исполнение приговора в отношении Дьюка Рассела только что отложено. Хочу сообщить, что, к вашему сожалению, дело еще живо. Вы сейчас смотрите телевизор?

— Кто это говорит?

— Уверен, вы смотрите телевизор, Картер. Сидите на своей жирной заднице вместе с вашей жирной подружкой и молитесь, чтобы государство наконец казнило Дьюка за преступление, которое совершили вы. Вы просто подонок, Картер, если с нетерпением ожидаете, чтобы он умер за то, что совершили вы. Ну вы и трус.

— Скажите мне это в лицо!

— Когда-нибудь я это сделаю, Картер. В зале суда. Найду доказательства, и Дьюк вскоре выйдет на свободу. А вы займете его место. Я иду за вами, Картер.

Я заканчиваю разговор прежде, чем собеседник успевает что-либо ответить мне.

Поскольку бензин обходится немного дешевле, чем недорогие мотели, несколько часов подряд я еду по пустынным, погруженным в темноту дорогам. Как всегда, убеждаю себя в том, что отосплюсь позднее, словно в недалеком будущем меня ожидает долгая гибернация. Правда же заключается в том, что при моем жизненном распорядке я в основном дремлю, но очень редко сплю по-настоящему, и маловероятно, что в этом плане что-либо изменится. Я взвалил на себя проблемы невинных людей, гниющих в тюрьмах в то самое время, когда настоящие насильники и убийцы остаются на свободе.