Марио Пьюзо - Пусть умирают дураки

— Из всех моих жен только Венди заставляла меня бить ее, — сказал он. — Все остальные трахались с моими лучшими друзьями, воровали у меня деньги, выбивали себе содержание, распускали обо мне слухи, но я никогда до них и пальцем не дотронулся, никогда потом не чувствовал к ним вражды. Со всеми остальными женами я в дружеских отношениях. Но эта долбанная Венди — та еще птица. Класс в своем роде. Если бы мы тогда не развелись, я бы наверняка ее убил.

Случай с попыткой удушения пуделя широко обсуждался в литературных кругах Нью-Йорка. Осано начал волноваться о своей будущей Нобелевской премии.

— Эти вонючие скандинавы любят собак, — сказал он.

Он запустил активную кампанию в поддержку своей Нобелевки, рассылая письма всем своим друзьям и профессиональным знакомым. Он также продолжал публиковать статьи и рецензии по наиболее важным критическим работам, появляющимся в обозрении. Плюс литературные эссе, в которых, по моему мнению, всегда было полно чепухи. Часто, заходя к нему в офис, я заставал его работающим над своим романом — и он писал на этих желтых линованных листах. Над своим великим романом, потому что только его он писал от руки. Все остальное он выстукивал двумя пальцами на машинке, поворачиваясь к ней на вертящемся кресле от своего стола, заваленного стопками книг. Печатал он, даже двумя пальцами, с сумасшедшей, буквально пулеметной скоростью. И вот в этом пулеметном стиле он писал о том, каким должен быть выдающийся американский роман, объяснял, почему в Англии больше не пишут великих романов, за исключением детективов, разобрал несколько последних вещей, а иногда писал исследования по произведениям писателей типа Фолкнера, Мэйлера, Стайрона, Джойса — любого, кто мог бы конкурировать с ним в битве за Нобелевку. Он был настолько великолепен, язык его настолько выверенным, что это убеждало. Печатая весь этот хлам, он уничтожал своих оппонентов, оставляя для самого себя чистое пространство. Единственная закавыка тут заключалась в том, что, когда вы обращались к его собственным работам, оказывалось, что притязания на литературную состоятельность могли оправдать лишь два его первых романа, изданные двадцать лет назад. Остальные его романы и публицистика были не очень удачны.

Правда состояла в том, что за последние десять лет он здорово растерял свой успех среди публики и свою литературную репутацию. Слишком много опубликованных им книг были написаны поверхностно, слишком много врагов он нажил себе тем, что вел литературный обзор в такой своевольной манере. И даже когда он лизал задницы некоторым мощным фигурам в литературе, делал он это с таким высокомерием и снисходительностью, всегда приплетая туда и свою собственную персону (как в статье об Энштейне, которая в равной мере была посвящена и Эйнштейну и автору) что даже эти «поглаживаемые» им люди становились его врагами. Как-то раз одна его строчка вызвала настоящую бурю негодования. Он писал, что причиной огромного различия между французской литературой и английской являлось то, что французские авторы, по сравнению с английскими, гораздо больше занимались сексом. Читатели нашего ревю просто кипели от ярости.

Вдобавок ко всему этому его собственное поведение отличалось скандальностью. Издатели первые узнали о том инциденте в самолете, и информация просочилась в раздел скандальной хроники. Когда он давал публичную лекцию в одном из колледжей в Калифорнии, он познакомился там с девятнадцатилетней студенткой, изучающей литературу. Вообще, она больше была похожа на начинающую актрису или страстную спортивную болельщицу, но никак не любительницу книг (хотя на самом деле ею была). Он взял ее с собой в Нью-Йорк, и она поселилась у него. Их отношения продлились где-то около полугода, но за это время она побывала вместе с ним на всех литературных вечеринках. Осано уже было за пятьдесят, он еще не был очень седым, но брюшко явственно замечалось. Когда все видели их вместе, становилось как-то неудобно. Особенно, когда Осано напивался, и ей приходилось тащить его домой. Плюс ко всему Осано пил на работе, в офисе. Плюс обманывал свою девятнадцатилетнюю подружку с сорокалетней женщиной-романисткой, которая только что опубликовала бестселлер. Книга была не то чтобы очень хорошей, однако Осано написал об этой книге эссе на целую страницу, где восхвалял автора как будущую звезду в американской литературе.

Одна вещь мне в нем жутко не нравилась. Если кто-либо из друзей просил у него об отзыве на книгу, он всегда давал его. И можно было увидеть только что вышедшую дрянную книгу, где была цитата из Осано, что-нибудь вроде: «Это лучшая книга о Юге, написанная после «Ложись во тьме» Стайрона, или «Шокирующая книга, она приведет вас в смятение». Здесь было лукавство, потому что он хотел в одно и то же время сделать одолжение приятелю, и отвратить читателя от книги двусмысленностью цитаты.

Мне было совершенно ясно, что с ним что-то происходит. Может быть, крыша едет, думал я. Но не знал, от чего. Лицо его выглядело нездоровым, набрякшим; в глазах мерцал явно ненормальный огонек. И что-то случилось с его походкой: иногда его как будто заносило влево. Я беспокоился за него. Потому что, несмотря на неприятие того, что он писал, его хулиганских методов борьбы за Нобеля, его стремление подцепить каждую встречающуюся на пути женщину я был привязан к нему. Он говорил со мной о моей книге, подбадривал меня, давал советы, предлагал взаймы деньги, хотя я знал, что он по уши в долгах и тратит огромные суммы на содержание своих пятерых жен и восьмерых или девятерых детей. Количество публикуемых им работ поражало меня, несмотря на все их недостатки. Он всегда печатал что-нибудь в одном из ежемесячных журналов, иногда в двух или трех; каждый год у него выходила книга в жанре публицистики по какой-нибудь «горячей», с точки зрения издателя, теме. Он редактировал обозрение и каждую неделю писал для него пространные эссе. Он работал и для кино. Зарабатывал огромные суммы, но постоянно был банкротом. Я знал, что он задолжал целое состояние. Не только потому, что брал в долг, но и потому что получал авансы под будущие книги. Я как-то заметил, что он рубит сук, на котором сидит, но он только нетерпеливо отмахнулся.

— У меня оставлен козырь про запас, — сказал он. — Большой роман почти закончен. Может быть, еще годик. И тогда я снова стану богатым. И — в Скандинавию за Нобелевской премией. Подумай о всех этих здоровенных блондинках, которых мы трахнем.

В поездку за Нобелевкой он всегда брал с собой и меня.

Самые ожесточенные схватки происходили у нас тогда, когда ему хотелось знать мое мнение о каком-нибудь его эссе о литературе в целом. И его бесила моя, теперь уже знакомая ему, фраза, что я всего лишь рассказчик.