Мария Жукова-Гладкова - Ставка на стюардессу [litres]

Молодой финансист, женившийся на внебрачной дочери банкира Синеглазова, стал работать на молодое Советское государство. Он остался в Государственном банке, только раньше это был Государственный банк Российской империи, а теперь немного изменилось название. Ему помогли братья, сразу же «влившиеся» в революцию. Молодому государству требовались специалисты, а этот молодой человек имел знания и навыки, без которых решить некоторые вопросы было нельзя. К тому же он быстро просчитал, что новая власть пришла если и не навсегда, то надолго. За границей его никто не ждал, уехать было уже сложно. Требовалось подстраиваться под новые реалии, потому что имелась молодая жена, маленький ребенок и второй был на подходе. Все хотели есть. Он оказался на очень хорошей должности.

Певица пела, имела любовников из высокопоставленных красных комиссаров, из Петрограда уезжать не собиралась и жила очень даже неплохо. В общем, в некотором роде повторяла судьбу своей биологической матери, итальянской певицы Каролины. О той сведений не было никаких, и в Италии девушку все равно никто не ждал. В Карелию с Аполлинарией Антоновной она, конечно, тоже не собиралась, но заплакала, узнав, что воспитавшая ее женщина уезжает навсегда. Она ведь заменила ей мать и сделала для нее в жизни больше, чем кто-либо и когда-либо. Перед отъездом Аполлинария Антоновна хотела отдать ей бусы и брошь ее биологической матери.

– Нет, оставь себе, мама. Я тут как-нибудь проживу. Мне уже надарили много побрякушек. Наоборот, я тебе тут кое-что привезла. Кто его знает, как ваша жизнь там сложится? Тебе еще маленьких поднимать.

И девушка вручила воспитавшей ее Аполлинарии Антоновне парчовый мешочек, в котором лежали несколько колец и брошей. Вероятно, экспроприированных у кого-то любовниками певицы.

Аполлинария Антоновна взяла с собой маленькую дочь революционерки, маленького сына Васильева, рожденного его возлюбленной из «неравного брака», большого парня Салтыкова и уехала в Карелию.

Сведений от смолянки Анны и сына графа Разуваева из Англии уже давно не поступало. Вероятно, это было теперь невозможно.

Я увлеклась историей. В детстве меня больше интересовала география, но благодаря Аполлинарии Антоновне (то есть ее дневникам) и, главное, моему учителю Симеону Даниловичу Синеглазову проснулась новая страсть. И если география интересовала меня «вообще», историей я интересовалась вполне конкретной – моими предками и детьми, воспитанными Аполлинарией Антоновной Пастуховой. На этой почве мы и стали с Симеоном Даниловичем близкими людьми. Он сам занимался поисками сведений фактически всю свою взрослую жизнь, а теперь не мог это делать из-за возраста. Он, конечно, был в прекрасной физической форме для своих лет, но тем не менее. Я сидела в архивах, я ездила в Карелию, в особенности раз я сама была оттуда родом. И работа стюардессы мне это позволяла. Я могла это сделать между рейсами – даже на один день съездить. Ночь в поезде, день работы и опять ночь в поезде. В поезде можно спать!

Одной из причин, побудивших меня бросить работу после начала совместного проживания с Иваном, была как раз возможность заниматься историей своего рода и других детей, воспитанных Аполлинарией Антоновной. Иван об этом не знал. Но я занималась и изучением финансовых вопросов, к чему меня подталкивал Иван. И, как я уже говорила, я также поступила в аспирантуру.

Если говорить о моих предках, мне удалось выяснить, что юноша Салтыков, уехавший в Карелию вместе с приемной матерью, участвовал в советско-финской войне, хотя был уже совсем не молодым человеком, и оказался в одном из финских концентрационных лагерей, первый из которых появился на территории Карелии уже в октябре 1941 года. В целом таких концентрационных лагерей было одиннадцать, и заключению в них подлежали мужчины 1891–1924 годов рождения. Он умер в концентрационном лагере, но его взрослые сыновья успели уйти на фронт и участвовали в Великой Отечественной войне – служили в подразделениях Карельского фронта, участвовали в освобождении населенных пунктов и в Карелии, и в Ленинградской области.

Мне удалось проследить, как разрасталась наша семья. Я смогла выстроить «семейное дерево» и поняла, каким образом «получились» моя мать и Людмила, мать умершей девочки Доши.

Я нашла двух одноклассниц Людмилы, которые рассказали мне о ней и о ее дружбе с Галиной, у которой оказалась Доша и которая потом подменила ее на меня. Эти две женщины помнили всю скандальную историю, которая всплыла после того, как Галина погибла в автокатастрофе. Мой интерес к истории моей семьи их нисколько не удивил.

– Как ты жила-то все эти годы? – спрашивали они меня.

– Ну, может, и лучше, что с бабкой, а не с матерью-алкоголичкой. Неизвестно, чем все могло бы закончиться…

– Софья Леонидовна завещала тебе квартиру? Значит, совесть замучила. Что дочь-то ее натворила… Все деньги. Все проклятые деньги.

Подруги Людмилы помнили, что та говорила о своих предках, бежавших из Петрограда в Карелию. Теперь движение происходит только в обратном направлении – люди едут на заработки в Петербург. Но тогда в Петрограде был голод, а в Карелии, в особенности если отъехать подальше от Петрозаводска, можно было ловить рыбу и охотиться. А в конце лета и осенью в лесах видимо-невидимо ягод и грибов. Люди, в нынешние времена не имеющие работы, занимаются практически тем же самым, чем занимались их предки в другие «голодные» периоды истории. Да я это и без них знала. Сама занималась и в детстве, и в годы жизни с бабой Таней.

То есть мы с Симеоном Даниловичем теперь фактически знали и историю его семьи, и историю моей. Но Аполлинария Антоновна взяла на воспитание восемь детей. Следовательно, кроме наших с Симеоном Даниловичем предков оставалось еще шесть. Один ребенок, которого она взяла в Карелию, умер. Это был мальчик, рожденный молодой женщиной, выданной замуж за гораздо более старшего по возрасту мужчину, как на картине «Неравный брак». Аполлинария Антоновна очень переживала его смерть, там, где она описывает, как он заболел, некоторые места прочитать невозможно – чернила размыты слезами.

А потом в моей жизни возник Иван.

И фамилия Ивана оказалась Разуваев. Не такая уж редкая фамилия, но тем не менее не Иванов, не Петров и не Сидоров.

Мужчины и раньше проявляли ко мне интерес. Ну не крокодил же я, в самом-то деле! И стюардессы всегда интересовали и будут интересовать мужчин. Все девочки в нашем экипаже были симпатичными и стройными.

Но Иван, как я уже говорила, стал настойчиво меня добиваться.

Я поехала к Симеону Даниловичу посоветоваться. Я не могла советоваться с бабой Таней и матерью Андрея. Баба Таня и мать Андрея не знали ни про дневники Аполлинарии Антоновны, ни про мой интерес к историям воспитанных ею детей. Они считали, что я все время учусь.