Юлиан Семенов - Детектив и политика. Выпуск №2(6) (1990)

До того домика, в котором жил отставной генерал Треков, можно добраться на автобусе, что ходил раз в два часа, или топать семь километров вдоль по берегу Плещеева озера — оно искрило мелкой зыбью, сентябрьский камыш казался бархатным, стайки чирков пролетали стремительно, как реактивные истребители: брать пример с Божьей твари и подвешивать — под копию с нее — атомные бомбы… Эх люди, люди, порожденье крокодилов… Жуки — прообраз танка, крот — сапер, воистину из ничего не будет ничего; проецируем Божью тварь на мощь разрушения, вгрызание в глубь самих себя, подкрадывание к дьяволу, который сокрыт в каждом…

На третьем километре на поднятую руку откликнулся наконец шофер бензовоза — молоденький парень, волосы что солома, глаза — синие, громадные.

— Куда вам, дядя?

— А здесь неподалеку, на берегу, возле Зубанихи старик живет…

— Генерал, что ль?

— Точно.

— Чокнутый…

— Да ну? Давно ли?

— А как Горбачев пришел. Раньше молчал, а вот стали товарища Сталина хулить, так и он, — туда ж…

— Любишь товарища Сталина?

— Его все честные люди любят.

— Ты сам-то с какого года?

— Старый уже, — усмехнулся паренек, — с шестьдесят пятого.

— Да, дед прямо-таки… Ты ж ни Хрущева не застал, ни Сталина… Откуда в тебе любовь к Иосифу Виссарионовичу?

— А папаня работал в охотхозяйстве, его Василий Иосифович держал, сын вождя… И консервов привезет егерям, и бутылку каждому… Чего ни попросишь — кровель там, стекло, — всем помогал, и взятки, как сейчас, не брал: все от чистого сердца… За это его масоны с сионистами и погубили мученической смертью…

— А масоны — это кто?

— Ну как? Враги народа, нерусские.

— А сионисты?

— Так это ж евреи! Вы что, шуткуете, дядя?

— Почему? Просто интересуюсь, как ты себе это мыслишь. Радищева в школе проходил?

— А как же! До сей поры помню, очень замечательно писал про страдания народа…

— Он, кстати, масоном был. Радищев-то…

— Ты, дядя, давай, напраслину на русского писателя не неси, а то высажу, и точка…

— Да вот тебе истый крест, — серьезно ответил Костенко. — Для интереса сходи в библиотеку, посмотри издание Радищева, там про то сказано…

— Какая у нас библиотека?! Одни собрания сочинений — то Брежнев был, то Сусловы там всякие с соломенцевыми, двух слов сказать не могут, а туда ж — за Пушкиным в ряд…

— Сионисты, — рассмеялся Костенко. — Дорогу небось тоже они, сионисты, мешают проложить, по ухабинам елозим?! ’

— У них руки длинные… Если б от нас что зависело — сразу б провели…

— Ну так и провели б!

— А ты пойди в исполком, сунься! С Гушосдором поговори! От ворот поворот — и точка!

— Масоны там сидят? Нерусские?

— Да что ты с этими долбанными масонами ко мне привязался, дядя? Все об них говорят, что ж, людям не верить?!

— Об них не все говорят, об них наши цари говорили с охранкой… И Гитлер… Ладно, хрен с ними, с масонами этими… Мясо дают? Колбасу? Сыр?

Шофер покосился на Костенко, оглядел его наново, при-щурливо, холодно:

— А вы вообще-то наш?

— Нет, украинец…

— Ну, это разницы нет, что хохол, что русак…

— Полагаешь?

— А что? Если б вы чуркой были — я б вас по физиономии отличил, прибалтийца какого — по выговору, я с ними в армии служил, аккуратные ребята, своих в обиду не дают, молодцы, это только мы как в расколе живем, только и ждем, чтоб друг дружку схарчить, будто шакалы какие…

…Генерал Трехов отмахнулся от костенковского удостоверения:

— Я любому человеку рад, мил-душа, живу бобылем, милости прошу в зало…

У Костенко стало тепло на сердце; "зало'' было комнатой метров шестнадцати, вдоль стен стеллажи с газетами, журналами и книгами, уютный абажур, такой у бабульки был, только у нее белый, а у этого — красный; спаленка крохотная, метров шесть, зато кухня с русской печкой — настоящая, просторная, впрочем, Костенко отметил, что ему мешало здесь что-то, потом понял — холодильник; чужероден.

Генерал словно бы понял его:

— Погреб отменен, мил-душа, но я дважды сверзился, еле отлежался, пришлось изнасиловать российскую первозданность атрибутом антиэкологической цивилизации… Увы, молочко из погреба несравнимо с тем, что хранится в холодильнике, но годы вносят свои коррективы… Чайку с дорожки? Хлебушка с салом?

— Ни от чайку, ни от хлеба с салом не откажусь, товарищ генерал…

— Мое имя-отчество легко запоминаемо, мил-душа… Я Иван Иванович… А вы?

— Владислав Романович.

— Красивое созвучие. Очень раскатистое, какое-то театральное… Присаживайтесь, сейчас накормлю… С чем пожаловали?

— Я по поводу Зои Федоровой…

— Кто это?

— Актриса, которую убили восемь лет назад…

— Погодите, погодите, я ее реабилитировал вроде бы… Так?

— Именно… Я думал, вы ее сразу вспомните…

— Через меня прошли десятки тысяч людей, Владислав Романович… Я и Сергея Королева дело закрывал, и Туполева, и детей Микояна, и Тату Окуневскую реабилитировал, жену моего фронтового друга Бориса Горбатова, и Павла Васильева, гениального сибирского поэта… Пильняка, Бабеля, Тухачевского, Мандельштама, Мейерхольда, Вознесенского, Михоэлса — разве всех в памяти удержишь?! Видимо, ее дело было легким, в других-то приходилось разбираться, мил-душа… Таких показаний навыбивали, стольких свидетелей выставили… Липа? Ясное дело… Но — докажи! Молотов требовал развернутых справок по каждому делу, особенно в связи с военными, его же подпись там стояла… Каганович велел справки на всех секретарей райкомов Москвы ему лично пересылать… По Наркомпути — тоже… Никита Сергеевич постоянно интересовался Украиной, только Ворошилов в ус не дул… Знаете, кстати, как он пил? Две чарки водки, а после — для похмельной бодрости — фужер шампанского. И — все. Умел пить, знал, когда остановиться… Но он уже тогда, мил-душа, мало что воспринимал, парил, так сказать, считал, что если Хрущев в своей речи сказал, мол, Сталин винил Ворошилова — "английский шпион", то с него все списки автоматически снимутся, а он ведь тоже на сотни тысяч давал свою подпись…

— Иван Иванович, вы не помните, кто был следователем Зои Федоровой?

Генерал поставил на стол квашеную капусту, буханку хлеба, сало, порезанное щедрыми кусками, и варенье:

— Конечно не помню, мил-душа… Если б записи вел, а то ведь все тогда было "совсекретно"… Никто не знал, когда придет приказ прекратить реабилитацию и вернуться к восхвалению великого кормчего, будь он проклят…

Костенко достал фоторобот Хрена, показал его генералу. Тот долго вглядывался, потом задумчиво произнес:

— Я его допрашивал… Он в Лефортове сидел…

— По какому делу?

— Кажется, по тем спискам, которые подписывал Абакумов…

— Зою Федорову арестовали по указанию Берии…