Юлиан Семенов - Детектив и политика. Выпуск №4 (1989)

— Не знаю, каковы твои возможности, предел моих еще далеко.

— Но в конце концов полиции все равно придется вмешаться. Ты их спугнул, и остальное — дело юстиции.

— О чем ты говоришь? Я никогда не берусь за дело, полагая, что в конце концов его закончит юстиция. Кто? Как? Четверо служащих, которые относятся к своей работе как к нудной обязанности? Они ни во что не вникают, в них нет ничего человеческого, они действуют силой — силой кулака или силой закона. Такой финал мне не нужен. Я сам довожу расследование до конца и сообщаю результаты моему клиенту, а уж моральные или общественные санкции ко мне отношения не имеют.

— Сейчас не время рассуждать о том, как будет наказан преступник. Что ты собираешься предпринять?

— Нельзя останавливаться на полдороге. Преступник скрылся, но сообщники остались, и они тут, внутри. Надо заставить их выдать себя, создав атмосферу напряженности.

Чрезвычайное положение на территории дома для престарелых было введено за несколько минут: выходы с территории без специального разрешения настоятельницы запрещены, все телефонные звонки — только в присутствии дежурной монахини; кроме того, все обитатели дома на следующий день должны пройти перерегистрацию в канцелярии, предъявив удостоверения личности. В полумраке кабинета матери-настоятельницы Карвальо и священник ожидают, как будут развиваться события. Священник считает, что они попросту теряют время; Карвальо невозмутимо курит, наблюдая, как гаснет день и как дом вместе с темнотой наполняется запахами пустоты и сырости. Уверенные, быстрые шаги в конце коридора, дверь распахивается настежь, и монахиня пытается предупредить их о чем-то, но не успевает: за ее спиной тут же вырастают двое стариков. У одного из них в руках пистолет, а другой прикрывается монахиней как щитом.

— Совсем не обязательно из-за таких пустяков устраивать целое представление.

Странная спокойная улыбка на лице старика, который произносит эту фразу, и пистолет он держит не как старик — как убийца.

— Вы трое, повернитесь лицом к стене, а ты обыщи их.

Они повинуются, и их обыскивают. Старик отбирает у Карвальо пистолет.

— Надо признать, что нам уже не под силу такие приключения. Мы оставили слишком много следов, но после стольких лет справедливость все же восторжествовала, и мы полностью удовлетворены. Правда, братья?

— Конечно, Моцарт.

— Оставшиеся члены организации "Через союз — к истине" — к вашим услугам.

Старик улыбается, глядя на физиономию Карвальо.

— Здесь не все. Нас не очень много, но есть еще, вполне достаточно, чтобы не торопясь, спокойно выследить опозорившего нас предателя.

— Он удрал с деньгами организации?

— Гораздо хуже — с честью организации.

— И сорок с лишним лет спустя вы убиваете человека из-за вопросов чести?

— Не только из-за этого. В тридцать восьмом году предатель договорился, что ему помогут покинуть Испанию в обмен на то, что он покроет грязную историю, связанную с репрессиями. И мы поклялись, что он дорого заплатит за это, но в законном порядке, когда будет восстановлена Республика. История пошла иным путем, и, возможно, мы простили бы, если бы не случившееся в Пуэрто-Вальярта. Гонсало Сеспедес, настоящее имя которого было Хуан Мальфейто Каранде, скрылся в Мексике, где он нажил большое состояние. Нас же разбросало по всему свету: кто-то вернулся в Испанию, кто-то остался в Мексике. И один из нас, Моцарт, имел несчастье в Мексике столкнуться с Сеспедесом. Тот его не узнал, но мы-то все эти годы вносили изменения в оставшуюся у нас его фотографию, даже морщины пририсовывали, чтобы узнать, если придется. Моцарт стал следить за предателем, а тем временем ждал распоряжений из центра. Наконец он получил указания: как следует припугнуть, но не трогать. Так он и поступил. Предатель умолял, изворачивался, уверял, что его совесть чиста, что его заставили бежать, что он очень страдал из-за этого. И наш товарищ его не тронул, но Сеспедес потерял покой. Он нанял двух убийц, и те разделались с Моцартом в Пуэрто-Вальярта, где тот отмечал со своей женой серебряную свадьбу. И тогда мы поклялись отомстить. Мы взяли Сеспедеса в плотное кольцо наблюдения, и круг этот все более сужался, пока наконец родственники не посоветовали старику скрыться на время, пока все забудется. И этот мультимиллионер, масляный король, как его называли в Мексике, спрятался в этом приюте для бедняков. Но мы добрались и сюда, и тут свершилось правосудие.

Стоя лицом к стене, Карвальо мысленно представляет эту расправу: несколько стариков навалились на подушку, на лицах их написана ненависть, а тот безуспешно пытается вырваться, бьется в ужасе и наконец задыхается под безучастным взглядом луны, той самой луны, которую видит сейчас Карвальо в окне. И в свете той же луны наряд вооруженных жандармов окружает дом для престарелых, а мать-настоятельница со своей свитой монахинь решительно пересекает двор. Она входит в комнату, где Карвальо и священник превращены в заложников, и властно приказывает:

— Ну-ка, хватит играть в гангстеров.

Настоятельница задумчиво слушает Карвальо, который в присутствии старших монахинь, священника и жандарма объясняет случившееся.

— Воспоминания Хуана Мальфейто правдоподобны до того места, где он вынужден искажать собственный образ. Чувствуется, что события развивались не так, как он их рассказывает. Приехав под Картахену, он, возможно, и пытался разобраться в этой истории, но натолкнулся на угрозы со стороны местных властей, готовых пойти на все, лишь бы замять дело. И тогда Мальфейто решил продать свое молчание в обмен на удостоверение личности и место на корабле, который увез его подальше от войны. Все остальное вы знаете. Ненависть, которая не гаснет сорок лет и которая в конце концов, сорок лет спустя, когда все уже на краю могилы, приводит к преступлению. В это трудно поверить, но, тем не менее, это так. А теперь надо известить настоящих родственников.

— Родственники дона Гонсало уже звонили. Они увидели фотографию отца в мексиканских газетах.

Это говорит мать-настоятельница, и все поворачиваются к ней.

— Сын уже в пути, он все знает.

— И то, что его отец был предателем?

Это спрашивает священник.

— Об этом он узнает от вас или из газет. Репутация нашего дома для престарелых теперь безнадежно погублена.

— Эти старики сохранили юношескую способность к ненависти, — замечает священник.

Карвальо и его друг выходят во двор. Те же группки, то же рутинное существование людей, ждущих смерти и торопящихся насладиться, быть может, последним зимним солнцем, запахами полей. И как всегда, появляется монахиня с колокольчиком.

— Обедать, обедать.