Юлиан Семенов - Детектив и политика. Выпуск №4 (1989)

За несколько месяцев до отъезда Этторе в Германию для семейства Майорана завершилось наконец чудовищное судебное дело, вошедшее под их именем в анналы судопроизводства. Дело Майорана. Процесс Майорана. Чудовищным — на основании дошедших документов, речей обвинения и защиты — мы называем его потому, что нам кажется таковым не столько само преступление, сколько стечение обстоятельств и судебные хитросплетения, в результате которых явно безвинные люди восемь лет провели в заключении, на грани гибели и безумия.

Летом 1924 года единственное дитя зажиточного катанийца Антонио Амато погибает в своей колыбельке, где загорелись матрасик и сетка от комаров. Мысль о том, что совершено преступление, появляется лишь после осмотра обгорелых вещей: возникает подозрение, а затем и уверенность в том, что они были политы горючей жидкостью. Кто это сделал, выясняется сразу: шестнадцатилетняя горничная Кармела Гальярди. Что же толкнуло ее на столь ужасный шаг? Девушка объясняет: "Мать заставляла меня служить в доме Амато, а я хотела вернуться к семье Платаниа, я к ним привязалась, и они меня тоже любили". Объяснение — именно по причине своей убедительности — не убеждает. Чудовищное несоответствие между мотивировкой и поступком, типичное для "служаночьих", как назвал их один французский криминолог, преступлений, кажется подозрительным полиции, но в первую очередь — самому Амато. Несколько раньше ему пришлось судиться за раздел отцовского наследства со своими сестрами и их мужьями, и зятья — братья Джузеппе и Данте Майорана, юристы, люди влиятельные и уважаемые в городе и за его пределами, — с помощью законов принудили его возместить ту долю наследства, которой не могут лишить детей, даже если такова будет воля самого завещателя и которая так и называется — "обязательная доля". Дело вышло так: для полюбовного соглашения сестры — и, значит, зятья — просили, условно говоря, пять; брат, со своей стороны, предлагал один; прибегнув к закону, они получили — а брат был вынужден заплатить — семь. Таким образом, сестры и зятья, получив больше, чем просили, были удовлетворены. Злобу, зависть мог затаить Амато, которому пришлось платить. И без этого чувства, этой обиды явно не обошлось, если, скорбя по своему погибшему ужасной смертью малышу, он безрассудно обвинил сестер и зятьев, уверив следователей в том, что девушка могла действовать по чьему-то указу.

Заставить девчонку шестнадцати лет — не любимую родичами и даже пострадавшую по их вине, одинокую, растерянную, мучимую не столько угрызениями совести, сколько стыдом за содеянное, — признаться, что она выполняла чей-то приказ, оказалось нетрудно. Подсказанная ей в ходе допросов мысль, что наличие вдохновителя преступления смягчит или вообще сведет на нет ее вину, а также жажда отомстить родне (матери, которая заставляла ее служить у Амато и в случае протеста била; пытавшемуся изнасиловать ее брату; бездельничающей дома сестре, помолвленной с парнем, в которого Кармела была влюблена и который проявлял к ней определенный интерес) привели к тому, что она принялась обвинять. И первым назвала Розарио Шотти, жениха сестры, — чтобы и он попал в тюрьму и разлучился с сестрой. Это Шотти, сказала она, дал ей бутылку с горючей жидкостью и велел обрызгать колыбельку. А брат и мать принудили ее подчиниться.

Но тем, кто вел следствие, этого было мало. Прекрасно, задание дал ей Шотти, он вручил ей бутылку (четвертьлитровую, из белого стекла, наполненную, судя по запаху, керосином). А кто поручил это Шотти, если оснований желать ребенку смерти сам он не имел?

Отовсюду до нее доносится фамилия Майорана. Но который из двух зятьев, Джузеппе или Данте? Проходят дни, наверное, даже месяцы, а девушка все колеблется. Затем выбор падает на Данте.

Арестован Шотти. Арестованы Джованни Гальярди, брат Кармелы, и ее мать Мария Пеллегрино. Они все отрицают. Отчаянно продолжают отрицать. А пока они не сознаются, Данте Майорану арестовать нельзя.

Идут месяцы, годы. Названные трое заводят в тюрьме друзей, находят советчиков. Советчиков небескорыстных, раз защита Майораны недвусмысленно обвинила Амато в том, что при посредстве катанийских уголовников он кое-кого в карцере без труда подкупил. Поддавшись уговорам, Шотти, Гальярди и Пеллегрино обвинения девушки согласились признать. И вот накануне грозившего им каторгой суда они заявляют, что виновны, и принимаются называть сообщников, подстрекателей, подлинных вдохновителей преступления. Длинная цепь имен. Первое звено — Данте и Сара Майорана. По словам Шотти, они не только поручили ему совершить преступление, но и передали бутылку с горючей жидкостью — зеленоватую, наполненную бензином. Каким образом, перейдя в руки Кармелы, бутылка побелела и запахла керосином и как это совместить с тем, что экспертиза по остаткам обгоревших вещей установила факт использования при поджоге денатурированного спирта, — этим так и не заинтересовались ни полиция, ни судебное следствие.

И тут следует признать, что — хоть и небескорыстно — арестанты-законники, убедившие Шотти, Гальярди и Пеллегрино оболгать себя и других, дали им на самом деле — если отвлечься от моральных соображений и говорить лишь о технической стороне дела — тот единственный совет, который помогал разрешить их безнадежную ситуацию. Связанные по рукам и ногам обвинениями девушки (которые были сочтены вдвойне правдивыми в силу принятых в судопроизводстве представлений о том, что несовершеннолетние — особенно дети — говорят только правду и что обвиняемый или свидетель солжет скорей при первой даче показаний, нежели потом), они могли спасти себя, лишь обвиняя других, называя своими сообщниками как можно больше людей — сверх всякой мыслимой меры, до явной нелепости. Только доведенный до абсурда процесс — гигантский воздушный шар — мог возвратиться на почву здравого смысла и истины.

Так и произошло. С 4 апреля по 13 июля 1932 года, когда Данте и Сара Майорана провели в тюрьме уже три года, а остальные — восемь (причем Джованни Гальярди сошел с ума), флорентийский суд присяжных наконец вновь занимался тем, что во всей этой истории было истинным, — жалкой (и жалость внушающей) истиной "служаночьего преступления". Безудержно рыдая, уже взрослая Кармела Гальярди спустя восемь лет вторично призналась: "Виновата я одна". И только ее слезы, ее чувство вины напомнили, что все эти хитросплетения ненависти, лжи, отчаяния возникли вокруг гибели в загоревшейся колыбельке маленького Чиччуццу Амато.

Лаура Ферми пишет: ''Майорана продолжал время от времени посещать Римский институт и в свойственной ему манере работать там до тех пор, пока не уехал в 1933 году на несколько месяцев в Германию. После возвращения он перестал играть в жизни института прежнюю роль и даже стал избегать встреч со старыми товарищами. На перемены в его характере, несомненно, повлияла постигшая семейство Майорана трагедия. Грудной младенец, двоюродный брат Этторе, погиб в непостижимо как загоревшейся колыбельке. Пошли разговоры о преступлении. Обвинение пало на человека, который приходился младенцу и Этторе дядей. Этторе взялся доказать дядину невиновность. Он сам весьма решительно занялся процессом, вел переговоры с адвокатами, вникал в подробности дела. Дядя был оправдан; но напряжение, постоянное беспокойство, пережитое в ходе процесса волнение не могли не сказываться еще долго на таком чувствительном человеке, как Майорана".