Александра Маринина - Отдаленные последствия. Том 1

– Про болезнь нам тоже нужно, – встрял Ромка.

Зарубин понял, что у рыжего Дзюбы появился план, и уступил Ромке место на сцене.

– Скажите, Игорь Андреевич скончался в больнице или дома?

– Дома. А это имеет отношение к его научной работе? – скептически осведомилась Наталья. – Вы так и не объяснили причину вашего прихода, между прочим.

– Причина в научных материалах, в текстах и набросках к ним. Эти материалы не были в свое время опубликованы, а сейчас всплыли, и возникло множество вопросов, касающихся авторского права, – с невинным видом соврал Дзюба. – Вы же знаете, сколько в науке недобросовестных людей, весь интернет пестрит информацией о плагиате. И до суда зачастую доходит, а суду нужны подробности и доказательства, вот нас и подключают.

Ай, молодца! Вот же выкрутился! Зарубин мысленно поаплодировал молодому коллеге. «Эх, мне бы такую фантазию! Наверное, не зря Большой так благоволит Ромке. Есть за что», – подумал он.

Дзюба вел беседу, задавал вопросы, а Сергей внимательно слушал и составлял в голове картинку. Сначала умер маленький сын Выходцевых, потом Игорь и Наталья развелись, потом Наталья во второй раз вышла замуж и родила дочку, потом… А потом Игорь Андреевич узнал, что у него рак, который можно было диагностировать на ранней стадии и успешно лечить, но врач, находящийся в тяжелом стрессе, проглядел симптомы. Выходцев прошел обследование, перенес операцию, комиссовался, лечился за границей. Потом…

На кафедре мне сказали, что Стеклова обязательно будет в четверг, потому что по четвергам заседание кафедры, а в другие дни она приходит, только если в расписании стоит ее лекция, и сразу уходит. Зато по четвергам она находится на кафедре с самого утра и до позднего вечера, разбирается с накопившимися вопросами, встречается с теми, с кем не может пообщаться у себя дома. По тону, которым мне изложили эту информацию, я понял, что Стеклову не то боятся, не то просто не любят, а может быть, и то и другое одновременно. Наверное, считают, что она слишком стара, чтобы руководить, ей пора на покой, освобождать дорогу молодым.

В четверг я пришел, долго ждал в коридоре под дверью, ожидая, когда профессор вернется с заседания кафедры, но она появилась не одна, с ней были еще четверо. Я снова ждал, пока Стеклова закончит решать с ними какие-то вопросы. Когда вышел последний из четверых, я открыл дверь и заглянул в кабинет. Стеклова медленно и тщательно складывала в папку какие-то документы. Она действительно была очень-очень пожилой, движения неуверенные, осторожные. Я представился и начал что-то говорить, но она прервала меня:

– Мне нужно идти к декану. Он ждет. Позвоните мне, поговорим и решим, нужно ли нам встречаться. А лучше – напишите имейл, изложите свой вопрос.

И протянула мне визитку, на которой были номера домашнего и мобильного телефонов и адрес электронной почты. В общем, можно считать, что встретила меня профессор Стеклова крайне нелюбезно и сухо. Но меня это не остановило и не остудило. Разве могут такие мелочи помешать человеку, который готовится умереть?

Я написал ей пространное письмо, в котором ставил вопрос о законодательном закреплении учета психологического состояния жертвы преступления и – что не менее важно! – ее близких. В ответ я получил предложение нанести ей визит и просьбу предварительно позвонить и согласовать время. Коротко и официально. Через два дня я впервые пришел к Светлане Валентиновне домой. Рассказал ей свою историю, умолчав, само собой, о трех совершенных мною казнях. Мой личный план не имел никакого отношения к вопросам, которые я задавал Стекловой: почему горе от внезапной потери близкого человека компенсируется государством в размере трех дней «на похороны», а потеря работоспособности и профпригодности в результате шока и стресса не учитывается вообще никак. Мне, много лет прослужившему сначала в милиции, потом в полиции на оперативной работе, было отлично известно, что, когда речь идет о человеке, погибшем в результате преступления или несчастного случая, эти пресловутые «три похоронных дня» никогда не совпадают с первыми, самыми страшными, днями, когда нужно осознать, пережить, принять, а внутри тебя все сопротивляется, цепляется за воспоминания, за иллюзии. Когда ты готов думать о ползущей по стене мухе, только чтобы не вспоминать о своей потере, в которую невозможно поверить. Когда ты в буквальном смысле слова теряешь сознание от душевной боли, от непереносимости внезапной утраты. Следователь должен выдать разрешение на захоронение, а это возможно только после проведения судебно-медицинской экспертизы. От мгновения утраты, первого шока и периода острейшей боли до «трех похоронных» проходит в самом лучшем случае неделя, а бывает, что и два-три месяца. Вроде бы считается, что тех трех дней, которые человек имеет право не работать без потери заработка, вполне достаточно, чтобы прийти в себя. Может, и так, но это касается случаев некриминальной смерти. Да и то не всегда. Я ведь помнил себя после смерти Ванечки. Какие там три дня, вы что?! Мне снесло крышу всерьез и надолго. Но в случаях смерти от рук преступника никто не освобождает близких потерпевшего от необходимости работать, а «похоронные» когда еще наступят… Таксист, содержащий неработающую жену и малолетних детей, не может позволить себе не выйти на линию, осесть дома и предаваться своему горю. Врач, назначивший операцию, необходимую для спасения жизни больного, не может ее отменить со словами: «Да пусть помирает, мне какое дело? Ах, кроме меня никто не сделает? Меня некем заменить? Ничего не знаю. У меня горе, я не могу работать, хотите – увольняйте за прогул». И так далее.

Светлана Валентиновна выслушала меня очень внимательно, ни разу не перебив. Потом начала говорить. Я пробыл у нее не меньше трех часов, и она уже не казалась мне нелюбезной и сухой.

– Вы ставите очень хорошие вопросы, Игорь, и правильно формулируете проблему. Но вы смотрите на нее слишком узко. Сама проблема куда шире и объемнее. Вы читали что-нибудь о клинике острого горя?

– А что, есть такая клиника? – удивился я. – Никогда не слышал. Где она, у нас, в Москве?

– Да нет, – улыбнулась Стеклова, – клиника не в смысле «медицинское учреждение», а в смысле совокупности клинических проявлений. Стало быть, о Линдеманне тоже ничего не знаете. Не буду тратить наше с вами время, у нас его и без того мало, я уже старая, а вы – смертельно больны. Запомните фамилию и почитайте на досуге, в интернете есть его знаменитая работа «Клиника острого горя», написана еще в тысяча девятьсот сорок четвертом году. Кроме этой работы существует и множество других. В них нет ответов на вопросы, которые вы ставите, но если вы разберетесь и поймете хотя бы одну сотую того, что там написано, это позволит нам с вами начать формулировать тезисы для первой публикации.