Андрей Терехов - Волк в ее голове. Часть III

– Н-нравится? – робко спрашивает Диана. Её чистый голос с трудом прорывается ко мне.

– Нет.

Я прислоняюсь виском к холодному стеклу и, моргая, борясь с сонливостью, рассматриваю безлюдные ночные улицы. Фонарь. Аптека. Луна. Подъезд. Подъезд.

Мусорка.

Луна.

Челюскинцы.

Красноармейцы.

Три линии.

Луговая.

Три линии.

Сердце ёкает.

Три аптечных пункта на линиях Афгана. Три аптеки. Три. В районе, где Веронику Игоревну видела Симонова и где Веронике Игоревне делать нечего.

– Что же ты слушаешь? – интересуется Леонидас. В вопросе слышится вызов. – Басту, Монеточку?

Я ещё перевариваю «три линии» и не отвечаю.

– Милый друг?..

– Классический финский рэп.

Диана и Леонидас недоуменно переглядываются, словно любовники-заговорщики, и это так же ужасно выглядит, как и звучит. Педофил и послушная семнадцатилетняя девочка. Или девятнадцатилетняя? Чёрт её разберёт.

Песня затихает, и Диана тыкает в кнопку с двойной стрелочкой \">>\".

Ш-шхшх.

Ещё тычок.

– … Свято-Алексиевской пустыни, – зачитывает новостной диктор. Диана цепенеет, я сажусь ровно. В животе будто пробегает невидимая ящерка. – Об этом только что сообщил…

Она резко переключает частоту, и голос диктора пожирает шум помех.

– Верни.

Диана делает лицом «заткнись», и я, наклоняясь вперёд, повторяю:

– Верни новости!

– Чел…

Леонидас вырубает радио и находит мой взгляд в зеркале заднего вида.

– Значит, такая музыка кажется тебе неинтересной?

– Скулосводящей.

Леонидас сопит. Под попой что-то мешается, и я вытаскиваю из-под себя конверт с значком башни, кидаю на стопку диагностик.

– Мы закончили музыкальный марафон? Можно новости? Люблю, знаете, послушать новости вечерком.

– «Скулосводящей», – глухо повторяет Леонидас, но радио не включает.

– С точки зрения мелодии. Есть новые мелодии, где всё позволяется и можно нарушать любые правила, это как ножом по стеклу… есть классический рэп, классический рок, классическая… классика, где всё сделано по правилам. Соряныч, мне нравятся классические. Нормальные, без всяких жоповывертов, мелодии. И НОВОСТИ.

Диана закрывает лицо руками. Плечи её опускаются.

– Зато не нравится говорить правду, – добавляет Леонидас и оглаживает бороду. – И учиться.

Он это серьёзно? Вот сейчас?

– Некоторые учителя учат СЛИШКОМ многому.

– Причём тут учителя? Причём? Ты крушишь пол в гимназии, ты сбегаешь в окно от классного руководителя… в окно! Не отвечаешь на звонки, твои родители… Скажи честно: ты списывал у Вероники Игоревны? У вас была какая-то договорённость насчёт твоих пятёрок?

Меня вновь разбирает смех, но я сдерживаю его. Диана отводит руки от лица.

– Жень, ты серьёзно? Договорённость с моей мамой?

Леонидас изображает бровями что-то вроде «ну да, спорно», и на пару минут все затыкаются. Проступают фоновые звуки: мягко гудит мотор, поскрипывает подвеска, брякают две игральных кости-освежителя, подвешенные к зеркалу заднего вида.

Я нарочито отворачиваюсь и разглядываю строительные леса, которые проносятся мимо. Мысли возвращаются к Веронике Игоревне.

Она бывала в Афгане достаточно часто и регулярно, чтобы набрать вагон купонов.

Регулярно и часто.

Что покупают регулярно и часто в аптеке?

Пластыри, йод, обезболивающее, таблетки от поноса, от сердца… презервативы.

Меня едва не скручивает.

Любовные утехи в Афгане?

Ну нет.

Не-е-ет.

Инсулин? И Вероника Игоревна, и Диана болеют диабетом.

Звучит логично, но зачем ходить за лекарством так далеко?

– Твой отец будет дома? – спрашивает Леонидас.

– Фиолетово.

Он беззвучно ругается, сворачивает к тротуару и тормозит. Пакет с сумкой Вероники Игоревны по инерции съезжает вперёд и с шуршанием сваливается мне под ноги.

– Ты не понимаешь? Если отца не будет, остаётся сдать тебя в органы опеки.

Я не отвечаю: поднимаю пакет кончиками пальцев, кладу на сиденье.

– Жень… – тихо говорит Диана, но Леонидас отмахивается от неё и спрашивает меня:

– Между тобой и твоим отцом что-то случилось?

– Жизнь, – говорю я. – Знаете, бывает такая штука. Заводы закрываются. Люди меняются. Везите куда хотите. У меня ещё мама есть. Отвезите меня к ней, в Поднебесную. Будьте лапочкой.

– Так, мне это надоело. – Леонидас переключает передачу, вжимает педаль, и «Субару» с гулом и прытью реактивного самолёта набирает ход. Меня вдавливает в сиденье, оранжевые деления на графике скорости стремительно зажигаются друг за дружкой.

– Куда мы? – робко спрашивает Диана. – Жень?

Леонидас бросает на неё сердитый взгляд.

– Скажи, ты вообще подумала сказать мне, где Артур? Пока…

– Сорян, – перебиваю я, – а вы вообще подумали сказать мне, где Диана, пока я тут бегал и расспрашивал всех, как попка-дурак?

– Это другое! – отрезает Леонидас.

– Или вы подумали сказать ей, что ЕЙ надо учиться? Что ей надо где-то есть?

– Чел!..

– Что ей надо где-то спать? Где-то жить?

– Чел. Заткнись. Пожалуйста. Блин. Пожалуйста.

Диана пристально смотрит на меня. Лицо её бледно, пальцы касаются лба, словно у неё от боли раскалывается череп.

– Милый друг, можно вопросы буду задавать я?

Голос Леонидаса звучит резко, грубо, и хочется ответить тем же. Я облокачиваюсь на спинку его сиденья, вытягиваю шею вперёд и выплёвываю в эту вылизанную бороду:

– С какой радости? Потому что за рулём? – холодные пальцы Дианы предостерегающе касаются моей руки, но я и не думаю замолкать: – Потому что старше? Потому что классный руководитель?

– НЕ ПЕРЕБИВАЙ МЕ…

– Так скажите хоть че-то толковое. Куда вы несётесь, как курица с отрубленной головой?

Под пятой точкой по-прежнему что-то мешается, и судорожным движением я вытаскиваю из-под себя зелёный треугольник медиатора.

– Если твой отец не появится или не начнёт отвечать на звонки, – жёстко говорит Леонидас, – я передаю тебя в органы опеки.

У меня внутри всё напрягается. Диана прикасается кончиками пальцев к плечу Леонидаса, но он рычит:

– Не лезь!

– Может, узнаете моё мнение? – спрашиваю я.

– С таким подходом к учёбе и поведению тебе следует учиться в более подходящем месте.

– Вам следует найти более подходящую по возрасту содержанку.

Леонидас напрягается. Диана с возмущением поворачивается ко мне.

– Чел!

– Да на фиг этот цирк! – я машу руками. – Сколько у вас разница? Двадцать лет? Тридцать? Ты будешь менять ему подгузники, когда лет через пять у него начнётся старческое недержание?

– Милый друг!.. – голос Леонидаса дрожит.

– Че, «милый друг»? ЧЕ? Вы, блин, знаете, как она живёт? Вы знаете, че с ней вообще творится? Или дали денег и забыли, пока у вас не зачешется в одном месте? Давайте, давайте, везите меня в опеку, им будет интересно узнать, что учитель гимназии – сратый ПЕДОФИЛ!