Елена Михалкова - Тигровый, черный, золотой

Мирон весь день на работе. Вернется вечером, если и вовсе не останется в городской квартире. А сторож празднует с новообретенными приятелями свободу.

Оставалось лишь одно затруднение.

Никто не видел ее, когда она прошла по тропе, раздвигая еловые ветви. Странно, что Акимов не обкорнал эти лапы, протянувшиеся на тропинку… Прикосновение их было прохладным и живым, точно слепец деликатно пробежал пальцами по незнакомому гостю. Анаит обогнула жасминовый куст, поднялась на крыльцо и подергала дверь.

Закрыто.

Так, что вокруг? Трава и кусты. Ни камня, ни ведерка, ни горшка с цветком… Есть нехитрая скамейка из двух обрубков и брошенной на них доски, но и под ней ничего, кроме жуков. Ну же, Мирон Иванович! Твоя старая дача никому не нужна: ни денег, ни техники – да что там, у тебя и телевизора-то наверняка нет. К чему возить с собой связку ключей, когда у тебя живет приятель? Нет, вы будете прятать ключ где-то поблизости, чтобы тот, кто вернется первым, мог попасть в дом…

Она потыкала носком ботинка траву. Поискала вдоль стены. Проверила под подоконником. Ключа не было. Анаит закусила губу и посмотрела на окно. Старые двойные рамы; решеток нет, но звук разбившегося стекла могут услышать соседи…

Еловые ветки едва покачивались. В глубине дерева, ближе к вершине, пересвистывалась стайка мелких птиц. Шелест, шорох, писк, почти неуловимое движение вверх по стволу… А ведь там их много, подумала Анаит, намного больше, чем кажется.

Вернулась к ели, обошла ее, приглядываясь, и под одной из ветвей, почти не удивившись, увидела привязанный на шерстяной зеленой нитке простой ключ, поблескивавший, словно новогодняя игрушка. Ее охватило торжество.

Она взбежала на крыльцо, провернула ключ в замочной скважине и толкнула дверь. Внутри вместо ожидаемого бардака – груды заношенных ботинок, прокуренных курток, дохлых мух ожерельями возле пустых бутылок на подоконниках, – ее встретил такой спокойный порядок, что в первый момент она испугалась, что ошиблась дачей. В некотором смысле дом был антитезой саду.

Полки до потолка: внизу обувь, вверху инструменты. Полосатая ковровая дорожка. Анаит поразил строгий, почти аскетичный облик комнаты, в которую она вошла. Печка, топчан, обеденный стол у окна, не больше дюжины книг… Чайная чашка на столе приковывала к себе взгляд: бледно-лиловые фиалки на размытом зеленом фоне, тончайший обруч золота по краю; предмет в этой комнате невообразимый, точно бабочка в шахте, – несомненно, подарок женщины.

За окном проехала машина, и Анаит вспомнила, зачем пришла. Поставив рюкзак на пол, она проверила на телефоне, есть ли связь. Важный пункт плана: когда она отыщет картины, надо будет вызвать такси из ближайшего поселка. Самой ей не дотащить ни «Тигров», ни «Владыку мира».

Коридор с дверью в кладовую. Крохотная кухня с побеленными стенами. Еще одна комнатка, узкая, точно келья, с неровно вздувшимся на полу матрасом: очевидно, здесь обретался по ночам Николай Николаевич. Мастерская была в конце коридора, выходила окнами на лес. Здесь порядок заканчивался. Мольберты, подрамники, готовые картины, наваленная грудой мешковина, какие-то свертки, грязные палитры, бутыли вдоль стены – и над всем этим витает крепкий запах лака с растворителем. На подоконнике торчат щетиной вверх кисти, воткнутые в зеленый брус флористической губки.

Анаит осмотрела все картины в мастерской и разочарованно застыла посреди комнаты. «Владыки» и «Тигров» не было. Мост оборвался, не дотянувшись до берега.

Неужели Акимов оставил их в городской квартире? Тогда все ее безрассудство было напрасным.

Она вновь обыскала дом. Распахнула створки единственного шкафа, разворошила зимние куртки и лыжные штаны. Изучила каждую картину, осмотрела рамы – не мелькнет ли знакомая.

Ничего.

Анаит вернулась в коридор, вскинула рюкзак. Сейчас, когда она потерпела такой сокрушительный удар, он казался втрое тяжелее. Бессмысленность всех предпринятых ею шагов давила на плечи.

В последний момент ее взгляд остановился на темной, вглубь уходящей норе коридора. Заканчивалась эта нора мастерской. Слева – спальня с кухней, справа – чулан… Вернее, дверь в чулан, потому что внутрь Анаит не сунулась, представив, что увидит: шмотки, банки, краски и ящик водки. Почему водки? Акимов, кажется, не пьет.

Анаит подошла и для очистки совести толкнула дверь. Та не открылась. В полусумраке она рассмотрела, что снаружи на ней установлен простейший засов, какой обычно ставят на деревенских калитках.

Еще страннее! Первая мысль – не прячет ли там Акимов кого-нибудь? «Что, собственно, мы знаем об Акимове?» – спросила себя Анаит. Очень мало, почти ничего.

Рыжий, хмурый. Немногословный. Происходит из творческой семьи: и отец, и дядя – художники, признанные, в отличие от него. Имеет прочную репутацию неудачника. Трудится инженером-электриком на каком-то заводе. Начал писать только после сорока. Держится особняком. Сообщество отторгало Акимова, словно представителя чужого вида. Только Тима Ломовцев признает и принимает его, да и вообще относится к Акимову со странной насмешливой нежностью. Ну так это же Ломовцев! Анаит его стеснялась и, по правде говоря, побаивалась. В развеселом хулигане Ломовцеве, бабнике и дамском угоднике, временами проглядывал козлоногий сатир, бил копытом и косил на Анаит ярким зеленым глазом. В его присутствии на нее нападали стыдливость и немота.

Анаит откинула щеколду, включила фонарик на телефоне и посветила внутрь.

Если это и был чулан, то просторный, едва ли не больше спальни с матрасом на полу. Луч обежал пространство и замер, уткнувшись, как поисковая собака, в повернутую к стене картину в дорогой золотой раме, за которой просматривались еще холсты.

– Наконец-то!

Анаит подбежала к картине, попыталась перевернуть ее, выронила телефон и впопыхах бросилась к выключателю. У телефона треснула задняя панель, но даже это не могло ее сейчас огорчить. Щелчок – и зажглась лампа под потолком.

Где-то с силой хлопнула от ветра форточка. На глазах Анаит приоткрытая дверь чулана мягко затворилась, и снаружи что-то звякнуло.

В следующий миг, похолодев от ужаса, она поняла, что это был за звук.

«Щеколда».

Она толкнула дверь, но ничего не вышло. Анаит оставила щеколду приподнятой, и теперь та прочно удерживала ее взаперти.

Колотиться в обшивку бесполезно. Анаит соображала быстро и хладнокровно. «Входную дверь я точно не запирала. Позвонить таксисту, когда он подъедет, попросить зайти, освободить меня – и уехать с картинами. Все будет нормально, не паникуем».

Но, подняв телефон, она увидела, что повреждения куда серьезнее, чем ей показалось на первый взгляд. Корпус был разбит с обеих сторон. На прикосновения сенсорный экран не отзывался.