Юлия Николаева - Ходит черная королева

Собиралась я по-спартански: прохладный душ, кофе и бежать к скутеру. Без пятнадцати час уже звонила в колокольчик над входной дверью. Дверь открыла Инна Сергеевна, окинула быстрым непроницаемым взглядом и заметила, пропуская:

– Александр Геннадьевич в кабинете. Можете туда пройти.

Кабинет, точная копия кабинета Холмса с Бейкер-стрит, был мне уже знаком. Ветер сидел на подоконнике, зажав в зубах самокрутку. На его коленях покоилась перевернутая гитара, а сам он размашисто писал что-то на листке, лежащем на деке.

– Роман сочиняешь? – поинтересовалась я насмешливо, опускаясь в низкое кресло перед столиком, на котором судя по расстановке, шла игра в шахматы. – Или ходы записываешь? Саша Ветер против Саши Ветра. Кто же победит на этот раз? – я придала голосу тревожные интонации, Ветер рассмеялся, откладывая гитару. Устроился напротив меня, судя по всему еще не ложился спать, вид имел немного чумной. Поставил палец на черную фигуру и сказал:

– Это король, Ирэн. А это, – перевел палец на другую черную фигуру. – Это королева. Только она об этом не знает. И ведет себя неподобающе, то есть делает, что хочет, ни с кем не считаясь. Даже с королем.

Хотя Ветер говорил о фигурах и их ходах, мне чудилась за всем этим некая аллегория. Я всматривалась в его глаза, красные прожилки в которых подтверждали мысли о бессонной ночи, пытаясь понять, что он хочет сказать на самом деле. Дым от зажатой в его зубах самокрутки поднимался тонкой струйкой вверх, а на словах Ветра дергался и растворялся без следа. И во всем этом: в словах, взгляде, дыме, – мне чудилось что-то нехорошее, чему я не могла найти точных слов для описания. Словно поддавшись игре, спросила, не сводя с Ветра взгляда:

– Может, не зная, кто она, королева будет счастливее?

Лицо Саши на мгновенье исказилось, словно ему стало больно, словно он хотел согласиться со мной и не мог.

– Знать правду – право каждого. Хотя не каждый хочет пользоваться этим правом. Но иногда… Иногда право становится обязательством. Бывает правда, которую необходимо знать.

Ветер сделал ход белой фигурой, съедая черную королеву. И следом походил черным королем. И смотрел куда больше на меня, чем на доску перед собой. И от этого становилось еще больше не по себе. Черный король встал на клетку, громко ударившись о деревянную поверхность доски. Я вздрогнула, Ветер откинулся на спинку кресла, вытащив окурок, затушил его в пепельнице и сказал:

– Шах и мат, Ирэн. Черный король пожертвовал своей королевой, чтобы выиграть битву. В жизни такое часто случается, правда?

Он улыбнулся, его улыбка как будто развеяла сумрак, царящий вокруг нас, хотя умом я понимала, просто остатки дыма растворились в комнате. Но все равно как будто стало легче дышать.

– Дурацкие у тебя игры, Саша Ветер, – заметила, откидываясь в кресле.

– Я просто рассказывал тебе о том, как играют в шахматы.

– А я думала ты с помощью них пытаешься раскрыть очередное преступление.

Саша, усмехнувшись, вернулся на подоконник и, взяв гитару, стал наигрывать ложащуюся на слух мелодию.

– Мне нужна твоя помощь, – сказал, глядя на меня.

– В чем?

И снова молчание, только мелодия вырывается из-под ловких движений пальцев, заполняя собой комнату. И внимательный Сашин взгляд, изучающий, словно Ветер решает прямо сейчас: стоит ли обращаться ко мне или все же отпустить с миром.

– Пообедаем, – резко оборвал он мелодию, снова откладывая гитару. – А потом поговорим.

Пообедать я была не против. По большей части потому, что не успела позавтракать, к тому же что-что, а готовить Инна Сергеевна умела. И конечно, лидировала английская кухня. Полное вживание в образ, так сказать.

– Инна Сергеевна, случаем, не в Англии поварскому делу обучалась? – поинтересовалась я уже за чаем.

– У нее даже загранпаспорта нет.

– А у тебя есть?

– Конечно, – Ветер сделал глоток. – И не один.

Я только глаза закатила. Глупый был вопрос, однозначно. После чая мы переместились в гостиную, и я с ногами забралась в кресло, спрашивая:

– Выкладывай, зачем ты меня на самом деле позвал.

Саша сделал вид, что обижен до глубины души. Кстати, хорошо вышло, я почти поверила.

– Считаешь, я не могу позвать друга скрасить мой прием пищи?

– А мы друзья? – присвистнула я.

Ветер посерьезнел настолько, что мне стало неуютно. Поерзав в кресле, я поспешно добавила:

– Плохая шутка вышла.

Он усмехнулся, откидываясь на спину дивана и укладывая ноги на танкетку.

– Думаю, ты понимаешь, что далеко не всех подпускают так близко.

– Понимаю, – кивнула я. – И постоянно задаюсь вопросом, почему я. Ничего выдающегося за мной не водится.

– А должно? Или думаешь, мне интересно общаться только с умными и экстраординарными? Главное, не выдающиеся способности и не ум, – он перегнулся и коснулся указательным пальцем моей груди слева, – а то, что здесь.

Руку он убрал и продолжил говорить, глядя вперед:

– Самое ценное – душа человека. Но увидеть ее очень сложно. Практически невозможно. Каждый из нас прячется за созданные им самим маски. Даже в общении с близкими людьми. Мы как актеры в глобальной постановочной игре под названием жизнь, а вокруг нас декорации и предлагаемые обстоятельства. И мы так заигрались, что забыли о том, что на самом деле это только роль. Стали воспринимать все происходящее всерьез, и это… Это нас губит. Мы всерьез плачем над мелочами, которые не стоят даже того, чтобы обращать на них внимание. Мы живем мелочами, Ирэн, в то время, как настоящая жизнь проходит мимо нас. Жизнь без декораций и предлагаемых обстоятельств.

– И ты знаешь, какая она, эта жизнь? – спросила я тихо, не поднимая на Ветра глаза. С полминуты стояла тишина.

– Знаю. Каждый знает. Несет это знание внутри себя, но не может вытащить наружу. По разным причинам: кто-то предпочел забыть о нем, кому-то не хватает сил. Ведь придется все менять, терять людей, привычный мир, такой до боли знакомый, в котором даже неожиданности предсказуемы. Люди не готовы принять, что они нечто большее, чем привыкли полагать. Они соглашаются на выставленные правила игры и живут по ним. Но то, что там, – он снова постучал указательным пальцем по своей груди, – оно выше любых условностей. Рано или поздно оно начинает рваться наружу, и счастлив тот, чья маска не срослась с лицом, потому что он сдастся, не устоит под напором этого потока, потому что ему придется стать собой. Ибо остаться прежним будет означать жизнь трупа, который передвигает ноги. – Он еще немного помолчал и продолжил, глядя вперед. – Я вижу, Ирэн, как тяжело тебе под этой маской. Словно к ней привязаны пудовые гири, которые тянут тебя вниз. Я вижу, что ты хочешь сбросить ее с себя. И в этом твоя главная ценность.