Олег Кузнецов - Дальний поиск

— Не надо, не надо мне такого сказочного долголетия, извините, пожалуйста!

Не обратив никакого внимания на это заявление, крикунья продолжала своё и вскоре подманила подружку. Голоса уже двух птиц, настолько близкие, что в них отчётливо различалась страстная хрипотца, которую издали никогда не услышишь, задолдонили наперебой. Казалось, они, эти голоса, заключены в какой-то гулкий сосуд, и один — как бы эхо другого, пружинисто отскакивающее от стенок сосуда.

Насулив всему живому целую вечность, кукушки разом смолкли — видно, подались куда-то, перепархивая по кустарникам и нижним ветвям деревьев.

Но тишины не наступило. В этот яркий час, когда приближение вечера ощущалось ещё только как предчувствие, пело неисчислимое множество других птиц. Единый звук, составленный из тысяч отдельных звуков — самых разных, от хриплого ворчания до тончайших звонов, — просторный и как бы колеблющийся в неспешном ритме, заполнял все: деревья, землю, воды, камень и воздух. Уж на что Георгий Андреевич, ещё в студенческие времена своим знанием птичьих голосов вызывавший зависть у товарищей по курсу, а и он вряд ли смог бы сейчас выделить из общего гула и определить голос какой-нибудь одной птахи.

Но сегодня птицы и не интересовали Белова. Он загадал: если есть тигрята (или хотя бы один тигрёнок), значит, всё, что делалось до сих пор, делалось правильно. Вот именно — все!

Он печально усмехнулся, подумав, что, видно, не на шутку расклеился, если самой судьбе начал ставить столь непосильные условия. Ишь, чего захотел — тигрят! Ведь даже если Хромоножка и стала опять матерью, то уж не ради ли какого-то возомнившего о себе натуралиста она должна устроить логово именно на Краснухе, причём в пределах досягаемости его бинокля? Дескать, гляди на нас и пиши… мельче! Нет, велика тайга, и никто не закажет путь её зверю…

Мощный кривоватый дуб стоял почти на самой кромке левого берега реки, которая на этом участке растекалась и мелела: камни выступали над её тихо струившейся поверхностью. Мелководье, однако, не мешало крупным пятнистым хариусам вести здесь деятельную и радостную жизнь. Сверху Георгию Андреевичу и без бинокля было видно, как некоторые рыбины, затаившись в засаде где-нибудь в тени, нетерпеливо подрагивали хвостами — ожидали наплывавшую добычу, а другие с азартом футбольных вратарей выбрасывались в воздух и хватали летающих насекомых.

Скала была по правую руку от Георгия Андреевича, и ею в ту сторону ограничивалось его поле зрения. Влево же начиналось самое интересное. На обширном пространстве высились не помещавшиеся в глазах бесконечно затейливые строения природы. Расцвеченные праздничными красками весны террасы, ниши, балконы, переходы, уступы чередовались в немыслимом беспорядке и тем не менее сохраняли несомненное гармоничное единство. Видимо, гармония придавала этому нагромождению камня манящую привлекательность — хотелось не просто любоваться красотой, а приблизиться, пощупать её руками, убедиться в её достоверности.

Георгий Андреевич разделил все открытое перед ним пространство на участки и с неуклонной методичностью стал осматривать их в бинокль, стараясь вникнуть в каждую деталь. Всё могло иметь значение: камешек, травинка, шевельнувшийся кустик.

На первый осмотр ушло около часу, и ничего существенного замечено не было, ничего, кроме порхнувшей пичуги да юркнувших тут и там ящерок. Георгий Андреевич опустил бинокль, потёр уставшие от напряжения глаза и вытащил привязанный верёвочкой к клапану кармана гимнастёрки карандаш. Но писать-то пока было нечего. Впрочем, первый вывод уже напрашивался: определённая, можно сказать, насторожённая пустота на всех участках. И это в то самое время, когда позади лесная чаща, казалось, шевелилась от переполнявшей её жизни… Но отсутствие мелкого зверья не говорит ли о присутствии крупного хищника?

Дав отдохнуть глазам, Георгий Андреевич приступил к новому, ещё более тщательному осмотру участков. Теперь надо было постараться зафиксировать изменения обстановки, происшедшие за миновавший час, Какая-нибудь мелочь — сдвинутый камень или помятый мох вполне могли стать путеводной нитью…

Он поднял бинокль. И сразу же, ещё не тронув окуляров, с совершенной отчётливостью увидел… человека. Это было как наваждение. Человек в ватнике и в сапогах, вооружённый, ничем не предупредивший о своём появлении, — свалившийся с неба, или мираж, отпечатанный в воздухе! Георгий Андреевич потряс головой, чтобы отогнать видение, но оно никуда не делось, продолжало стоять к нему спиной, опустив голову, что-то рассматривая у себя под ногами. И стояло оно так близко, что, казалось, должно было слышать не только дыхание Георгия Андреевича, но и биение его сердца!

На самом деле Захар Щапов находился метрах в сорока или пятидесяти от «вороньего гнезда». Георгий Андреевич не сразу узнал его. Перед ним был явный и злостный браконьер, осмелившийся в весеннее святое время нарушить границу заповедника. Нарушитель разогнулся и повернулся лицом к «вороньему гнезду». Георгий Андреевич быстро опустил бинокль, боясь, что его может выдать блеск линз.

Значит, Щапов наконец-то. Необходимость задержать и разоружить оставалась в силе, но, конечно, все теперь значительно усложнялось. Не душеспасительная беседа о бережном отношении к природе предстояла, а нечто более сложное и тонкое. В частности, Щапова ожидал великолепный оглушающий удар ребром ладони по шее.

Карабин (вон он) — пора уж — займёт своё законное место в кладовке, в железном шкафу под замком.

А что ждёт самого Щапова? И вдруг захолодало в груди: то дала о себе знать ответственность за чужую судьбу. Ведь, в сущности, он, Белов, не судья и не исполнитель, просто гражданин… Да, гражданин, вот то-то и оно…

Щапов получит своё.

Захар Щапов между тем двинулся, лениво осматриваясь по сторонам, вдоль по узкой и ровной обомшенной площадке, неторопливо поднялся на другую, похожую, и оттуда, встав на самом её краю, стал, вытягивая шею, вглядываться в даль сужавшегося распадка.

Теперь он опять стоял спиной к «вороньему гнезду», и Георгий Андреевич решился вновь приставить бинокль к глазам. Слезать с дерева было пока нельзя: Щапов мог услышать произведённый при этом шум.

Ну что ж, можно и потерпеть. Сжав зубы, Георгий Андреевич — чтобы не терять времени даром — изучал противника: тощую котомку за его спиной, оранжево поблёскивающую над правым плечом ложу карабина, обыкновенный брючный ремень, которым Щапов был перепоясан поверх ватника и который, несомненно, пригодится потом для связывания рук…

Вдруг Щапов резким, суетливым, пожалуй, испуганным движением сорвал карабин с плеча. Что-то значительное увидел он там, впереди, на склоне, и его волнение передалось Георгию Андреевичу, который поспешил мазнуть окулярами бинокля туда и сюда и, не заметив ничего, вновь упёрся ими в перепоясанную, с котомкой спину. И вот тут-то он скорей почувствовал, чем увидел, что к фигуре бандита что-то прибавилось: справа его голова зажелтела — как бы золотым ореолом. В следующее мгновение Щапов переступил, отодвинулся немного влево, и тогда глазам Георгия Андреевича открылось невероятное: круглая, ярко полосатая оскаленная морда тигра рядом с головой Щапова!