Анна и Сергей Литвиновы - Оскар за убойную роль

– Макс?.. – еле слышно выдохнула она.

Это сон, этого не может быть!

Ответом был яростный скрип кровати, жаркие стоны, томный, приторный запах мускуса.

«Это не он! Это какой-нибудь его друг! Из тех, у кого жилплощади нет! Макс – он такой добрый, вечно кого-нибудь выручает…»

Только откуда у приятеля такой же, как у Макса, шрам на бедре, и разве бывают у друзей совершенно одинаковые родимые пятна на спинах?..

– Да, да! Сахарок мой, грильяжик, конфеточка!..

Он не может! Он не имеет права! Говорить другой такие же слова, как и ей!

Еще одна порция сладких рыков – и Макс устало вытягивается на теле женщины. Он тяжело дышит, его партнерша постанывает, а Таня по-прежнему стоит на пороге и отстраненно думает: «Вот так вот. Получи, дура. А ведь гордилась и даже подружке хвасталась, что твой любовник придумывает слова исключительно для тебя. Грильяжик. Конфеточка… А у него, значит, все – конфеточки. .»

– О, Макс, это супер! Я улетела! – восхищенно бормочет женщина.

А Макс отвечает:

– И мне с тобой было… как знаешь где? Будто мы далеко-далеко, в океане, на необитаемом острове, где только пальмы и солнце…

Значит, про остров – это тоже слова . Стандартный набор, который Макс выдает всем и каждой. А она-то, идиотка, мечтала, что они и вправду когда-нибудь полетят – скажем, на Мальдивы. Остановятся на дорогом курорте, но потом попросят отвезти их на необитаемый остров, где действительно только пальмы, солнце и океан…

И тут Татьяна не выдержала. Нет, она не стала рыдать. И биться в истерике тоже не стала. Просто тихо и раздельно произнесла:

– Ну, Макс, ты и гнида.

– Ой! – выдохнула девица.

– Татьяна? – растерянно прошептал Макс.

– Тварь, – спокойно сказала она. – Двуличная, подлая, склизкая тварь.

Макс молчал. Девица лихорадочно сбрасывала с себя его тело, укутывалась в простыню и почему-то прятала лицо.

Таня окинула взглядом такую привычную, стильную, умиротворенную спальню. Милые Максову сердцу мелочи: узкую напольную вазу с длинным сухим цветком. Лампу с фарфоровым абажуром. Хрустальную подставку под лосьоны. Телефонный аппарат, удобно пристроенный на стене возле кровати… Взгляд остановился на ночничке – дорогом, бронза с богемским стеклом, сама же выбирала и дарила… Дарила, идиотка, и самонадеянно думала: «Считай, для себя покупаю! Для нашей собственной семьи – мы ведь когда-нибудь поженимся?»

Ночничок полетел в стену. Очень красиво разбился, на сотни мелких, острых осколков.

– Таня, не надо! – севшим голосом попросил Макс.

Девица истерически завизжала. И вот странно: пока парочка ворковала, лица соперницы Татьяна не видела, а по голосу признать не смогла. Но сейчас, когда раздался визг, – хоть лица опять не видно, по тембру легко идентифицировала: это же Наталья! Ее, теперь уже бывшая, секретарша! Что ж, это не просто крушение . Это разгром. Ватерлоо…

– Здравствуй, Наташенька! – ядовито сказала Таня.

Для этой стервы вполне достаточно вазы – прямо в нее швырнуть, прицелиться, чтобы в голову… нет, успела, дрянь, увернуться. Впрочем, когда ваза бьется о стену и кровать осыпают осколки – тоже совсем неплохо…

– Татьяна, немедленно прекрати!

Но в голосе Макса совсем нет твердости, поэтому так: лампу со стеклянным абажуром – в них. А хрустальную подставку – в окно. Отлично, просто отлично: попала в самый центр оконного стекла, и даже плотная штора не самортизировала – оглушительный грохот, звон… и вот уже завыла сигнализация у чьей-то машины – осколки, видно, шлепнулись на ее крышу.

– Чтобы вы сдохли! Оба!!!

В эту минуту Таня уверена: ее слова – материальны, они злые, тяжелые, ядовитые. Они – подействуют. И эти оба – действительно сдохнут. Может быть, не сейчас, а чуть позже – но зато в страшных, невообразимых мучениях.

– Она сумасшедшая! – жалко всхлипывает Наталья. – Макс, Макс, сделай же что-нибудь!

Но Макс молчит. И в его глазах Таня вдруг видит – нет, не смущение. Не сожаление из-за того, что так вышло. И не грусть – потому что они теперь расстанутся навсегда. Нет, в глазах Макса – насмешка. НАСМЕШКА. Он забавляется. Ему весело.

– Ты пожалеешь, Макс, – тихо сказала Таня.

Вышла из спальни и хлопнула дверью так, что даже Максова аккуратненькая штукатурка не выдержала – посыпалась гипсовым дождем.

– Внимание! Она выходит. Повторяю: выходит, принимайте. Прошу подтверждения. Прием…

– Да, видим ее, спасибо.

– Тогда приступайте.

Таня не помнила, как доехала до дому, как поставила «пёжика» в гараж, о чем думала по пути. Будто этот отрезок кто-то стер из ее сознания ластиком. Словно внутри нее включился тот же автомат, робот, что начал действовать утром.

Из оцепенения ее вывел голос – развязный, наглый:

– Кого мы видим! Привет, козочка!

Таня даже не повернула головы. Пусть нервы на взводе, а сердце болит, словно после инфаркта, первую заповедь красивой девушки она не забыла: что бы ни говорили тебе уличные клейщики, самый лучший ответ – просто не обращать внимания. Но шаг нужно ускорить: до дома – всего ничего, метров триста, и вообще странно, что в их тихом, спокойном районе кто-то к ней клеится. Миллион раз ходила по маршруту гараж – дом – гараж, и ни разу никто не приставал, кроме, разумеется, безобидных алконавтов.

– Эй, выдра! Ты что, не рада?

Странно знакомый голос. Но разве ее знакомые позволяют себе разговаривать в таком тоне? И как не хочется поднимать глаза, что-то говорить, кого-то «строить»… Может быть, сам отстанет?

Таня прибавила шаг, но сильные и наглые пальцы уже схватили ее за локоть, грубо дернули… Пришлось обернуться.

Воронцов. Один из Воронцовых – Николай или Андрей, Таня так и не запомнила, кто из них кто.

Решительно и брезгливо стряхнуть чужую руку, ледяным тоном приказать:

– Убрал грабли, ну?!

– Какая злая, агрессивная кошечка…

Ее локоть он отпустил, но по-прежнему стоит в опасной близости, так, что от его тяжелого дыхания сводит нос.

– Какого хрена тебе надо?

– Лапуля хамит. Лапуля не рада… – вздыхает Воронцов.

Его глаза стекленеют.

– Я обещала, что бабки будут. Что еще? – сухо спрашивает Таня.

– Разговор есть, – ухмыляется Воронцов.

«Даже у уголовников есть свои правила. И они их обычно не нарушают», – говорил ей отчим. А Воронцов сейчас играет совсем не по правилам. Он обещал, что на три дня оставит ее в покое, а сам «за базар не отвечает». И улица пуста, только метрах в ста впереди шлепает какой-то старикашка, он ей точно не помощник, и машин совсем нет…

– Колян! – кричит Воронцов.

«Значит, этого парня зовут Андрей», – автоматически отмечает Таня и смягчает резкий тон:

– Андрей, у меня был тяжелый день. Ты не мог бы оставить меня в покое? А деньги я собираю. Честное слово.