Сергей Павлов - Детективы и не только

Весна уже развернулась, и яблони расцвели в палисадниках. Среди облаков выглядывало доброе ко всем Солнце.

День закончился спокойно, и они разошлись по домам.

***

Он был левшой. Власть свою он ощутил совсем не сразу – осознание ее приходило постепенно, исподволь и все сильнее с каждым днем. Выгоду положения своего он тоже осознал совсем не сразу: сперва он даже не понял кто он, но постепенно стало ясно и его место и его враги.

Друзей он не имел. Людей делил на тех, которых использовал, и тех, кто мог ему повредить. Слабости других его не интересовали, но у него слабое место было одно, и он презирал себя за это…

Зеркала… Что другие люди находили в них? Зеркала никогда не отражали правды – право-лево, все спутанно… мало того, там был какой-то невероятный мир, где все вдруг снимали маски лиц, а из тайных дверей выглядывали зверские морды. И он, случайно заглянув внутрь этого мира, уже не мог оторваться и сам корчил рожи, кривлялся почти до потери сознания, а после вспоминал это со стыдом.

Бывало, долго он ходил по маленькому Мамаевску – люди здоровались с ним, и он отвечал им, понимая, какая власть его ждет, и как же мал для него этот городок.

Он уже чувствовал, знал, что будет делать, но теперь, когда он готовился к главному – оставалось совсем немного, чтобы одолеть уже изможденного болезнью Ефимцева и стать хозяином. Для начала здесь.

Но вот теперь… Этот разговор в столовой. Он понял, что это и есть его смерть – Если операция будет удачной, все рухнет.

***

Закат ушел за крыши, и в комнаты доктора с отдельным входом тоже пришла темнота. Доктор зажег керосиновую лампу – электрического, слишком яркого для него света он не любил, только терпел на работе. За столько лет и войн ему часто доводилось работать едва ли не в полной темноте, и в ослепительном свете он не нуждался.

До надоедливого пения цикад было еще очень далеко, и в тишине гудок со станции прозвучал над золотой от закатного солнца степью особо одиноко и прощально, но вот ему ответил второй – веселый, радостный. Доктор прогнал печаль и задумался, вспоминая дневной звонок и того, кто к нему попросился прийти сейчас, этим печальным вечером, навевающим память о прожитой жизни…

***

Ночью Демин проснулся – вот и опять приснилась она.

Он лежал на кровати, глядя в потолок, и думал об одном: все отдал бы, чтобы никогда больше не возвращалось это видение.

В 20-м его отряд выбил белых из приморского крымского городка, командира тогда убило и он – комиссар, заменил его.

Кто-то из местных сказал, что в неглубокой бухте белые затопили баржу с пленными, и Демин направил уполномоченного с морячками из отряда. Пока же молодой комиссар начал разбираться с городскими делами и наводить советскую власть.

Все шло привычно – он подписывал разрешения на торговлю, ставил печати. Батюшка подсунул бумагу с просьбой разрешить молебны и Демин красным карандашом написал прямо поверх прошения: «Запретить!».

А потом протиснулась в дверь невзрачная хорошо одетая девушка лет двадцати пяти и сказала дрожащим голосом:

– Простите, я к вам… Я насчет детей, у нас пустует усадьба, я дочь купца Перова… Мы можем принять беспризорных.

Дальше она, постепенно собираясь с духом, говорила, что в пустом доме, где она осталась одна, много места; и можно там устроить приют для беспризорных; что, наверно, многие в городе согласятся работать в нем, и станут давать продукты, да и сами дети тоже смогут немного работать; что в городе можно будет найти учителей для детей; что милосердие в это время важно чрезвычайно…

И Демин уже начал в душе соглашаться с ней, прикидывая, как это лучше будет устроить, но тут в прихожей послышался гул, дверь кабинета распахнулась, ворвались матросы и уполномоченный сунул Демину протокол насчет бухты.

Баржу нашли без труда. Потопили ее просто – несколько шашек у борта. Кто захлебнулся, кто задохнулся… полностью баржа не затонула и последние умирали еще долго. Демин читал протокол и чувствовал, как все внутри каменеет. Он дрожащей рукой положил бумагу на стол, едва дыша, – горло сдавило, – и сказал девушке севшим от напряжения голосом:

– Милосердие, говорите? Вот оно, ваше милосердие! Сто двадцать человек как котят утопили! – Она еще не понимала в чем дело, а он уже кричал: – Акимов, соберешь на расстрел контры вдвое больше!

– Так не наберем столько!

– Сколько наберете! Ее, – он указал на девушку, – первую внесите!

На следующий день он понял, что надо было бы обождать.

Но наступило утро…

Нагоняй за самоуправство настиг его через неделю. Комполка, как мог, отстаивал его перед командованием, друзья и знакомые говорили о революционной необходимости, а он хотел на всю жизнь забыть ее глаза, молящие только об одном – не шагать в бездну. Он не отвел тогда взгляда.

И наступило утро…

Он все глядел в потолок, когда зазвонил телефон.

***

Демин растолкал Ефимцева:

– Аркадий, вставай! Немедленно, доктора убили!

– Какого? – не сразу понял Ефимцев,

– Селина, Семен Семёныча.

– Мы ж с ним говорили сегодня. – до Ефимцева только начало доходить, – Мне почему не позвонили?

– Все, отговорили, застрелен. Одевайся быстрей. Тебя дозвонишься, больно спать горазд. Хорошо хоть у соседа ключ был – Демин протягивал ему одежду и Ефимцев радовался только, что голова не болит.

Доктор был фигурой в маленьком городе крупной и его смерть, да еще и таким образом была совсем уж диким событием.

Когда приехали, в квартире доктора уже было полно людей: эксперт, следователь, постовой, причитавшая горестно соседка, нашедшая мертвого доктора. Мертвый доктор лежал сразу перед дверью. Теперь еще добавились начальник милиции с заместителем.

Постовой взял под козырек и обратился к Ефимцеву:

– Товарищ майор, вот свидетель. – он махнул в сторону соседки, – нашла тело.

– Хорошо, – Ефимцев подошел к соседке, – что вы видели?

– Та шо я выдела? Я ж тiльки по по цукор хотiла, бачу – у нього свiтло. Я раз постукала, тихо, два постукала, тихо, кликнула його, тихо, а двери вiдчиненi. Ввiйшла, а вiн там, я ледве не сказилася.

– Другого кого видели?

– Нiкого.

– Спасибо, можете идти домой, спите.

– Та xiбa заснешь теперь!

И причитая, теребя платок, соседка пошла домой.