Наталья Барабаш - Остров сирен

– Никто точно не знает. – сказал Андрей. – У Семенова кутил весь цвет той эпохи. Пикассо, Бакст, Гончарова, Стравинский, Дягилев, Мясин и еще много знаменитостей подолгу жили в его доме. Художники делали эскизы. В рисунки Пикассо – он все время на салфетках рисовал – они лампочки заворачивали. Что-то могло остаться. Наконец, вторая часть воспоминаний самого Семенова. Первая часть под названием «Вакх и сирены» была опубликована, а вторую часть Семенову публиковать запретили. Из-за фривольного содержания. Но скорее, потому что он тогда был в опале из-за дружбы с Муссолини. Рукопись исчезла. Но вдруг сохранились черновики? Еще там могут быть письма, раскрывающие личные тайны известных людей.

Андрей взглянул на Красовского. И добавил:

– Если, конечно, все это не сожгли.

– Кто же мог сжечь такие богатства?

– Фактическая жена Семенова Валерия Тейя продала архив старьевщику. А уж что сделал с архивом старьевщик…

– Она что, этого Семенова ненавидела?

– Может, просто устала от его выходок. Он ведь тут много чудил. Ходил перед домом голый: говорил, так ближе к природе. Устраивал такие вакханалии, что про них разговоры до Рима доходили. Женщин очень любил. И они его. В доме всегда кто-то гостил, пил, здесь бесконечно дурачились, ругались на почве ревности… Ну и жил он на ее деньги. Валерия – все звали ее Теа – ради Семенова ушла от мужа, между прочим, депутата итальянского парламента. А он тут же начал проматывать ее средства в пьяных оргиях и кутежах…

– Да, от этого можно устать. – сказала Машка. – Несчастливое тут какое-то место для женщин.

– А где оно, счастливое? – спросила с усмешкой Тамара.

– Она и хоронить его отказалась так, как он завещал. Не посчиталась с волей покойного. – добавил Андрей.

Я подумала: он не считался с ней при жизни, она с ним – после смерти. Квиты?

…Семенов глянул на себя в темное, запыленное зеркало. Старик. Длинная неопрятная рыжая борода. Морщинистое, загорелое дочерна лицо. Серое рубище вместо одежды. Только глаза прежние. Веселые, ярко-голубые. Неудивительно, что гости, приехавшие на остров Мясина, за которым они с Теей присматривают, сначала приняли их за крестьян.

Надо, наверное, все же сходить к цирюльнику.

Семенов пошарил глазами по кухне: закопченный самовар, кофейник в подтеках, куча посуды в углу стола. Полная пепельница – Теа смолит, как паровоз. Потолок потемнел, стены выцвели. Когда-то после войны они сидели тут без света – денег не было на электричество. И закоптили все лампами.

Вилла «Мельница Арьенцо» тоже состарилась. Когда он ее купил? В 1916 году? Тогда это действительно была полуразрушенная древняя мельница. Дягилев еще не верил:

– Ничего ты с этой рухлядью не сделаешь! И вообще. С твоим характером – жить в такой глуши?! Блажь!

А он прожил – сколько получается? – 36 лет? Да. И весело прожил. Дягилев ошибся. Он не лишился тогда веселой компании. Просто веселая компания перебралась сюда.

Михаил – в Позитано все звали его Микеле – раздвинул посуду на кухонном столе. Положил чистый лист бумаги.

Уже собрался писать, но встал, открыл шкаф и плеснул себе самогону.

Такие дела посуху не делают.

Наконец взялся за перо. И вывел это противное царапающее слово.

«Завещание»

Еще секунду подумал. И неровными буквами стал писать:

«Завещаю похоронить меня в море: отвезти тело на лодке и бросить подальше от берега. Я так много съел рыбы, что, ради справедливости, и рыбы должны меня съесть.»

Перечитал и усмехнулся.

Надо соблюдать чистоту стиля до конца.

Всю жизнь он был экстравагантен. Всю жизнь что-то выдумывал. Биографию. Как суетились перед ним эти большевички, когда он рассказывал, что хочет передать на дело революции доставшееся от отца имение Алмазовка! Которое на самом деле принадлежало не ему. Но ведь денег на их газетку он тогда им нашел. Знать бы, к чему тот, картавый все приведет. А эти итальянцы – как заглядывали ему в глаза, когда он говорил, что он сын сенатора, богатый наследник. Женщины обмирали от его рассказов об офицерской службе, масонских тайнах и интригах двора, к которому был приближен отец.

И ведь он почти не врал. Все это было. Не с ним, но было. Спасибо полному тезке, троюродному брату: сколько раз его биография выручала из самых затруднительных ситуаций.

Да, пожил хорошо, не скучно. Одна богатая жена сбежала от него, от другой, еще более богатой, сбежал он сам. Его обвиняли в убийстве, за ним следила полиция, о нем писали донесения.

Он был нужен всем: Дягилеву, которому помогал в организации выступлений в Риме. Мясину – ведь именно он нашел для него лучшее место на земле. Художникам, поэтам, композиторам – цвету мировой творческой элиты. Он всегда был среди тех, кто придавал вкус и цвет своему времени. Как катализатор помогал талантам встретиться, соединиться, зажечься друг о друга. Да, он тоже подбрасывал дров в веселое пламя Серебряного века, арт-нуво, модернизма.

А вот сейчас не нужен никому. Предложил издателю написать сборник дорожного чтива «Эротические воспоминания». Тот отказал. Мол, в ваши 78 лет – какая эротика.

Дурак! Он и из первого тома воспоминаний о всей его жизни эротические сцены вычеркнул. А ведь они были хороши! Вторую часть вообще вернули. Пожаловался Бунину, Вячеславу Иванову. Иванов ответил:

«Записки свои бережно храните, они сослужат свою службу в будущем».

А есть ли у него будущее? Здоровье подводит, гости перестали бывать. Один только сосед Франко Дзеффирелли еще слушает его удивительные истории. И всему верит… Даже тому, что он сын русского промышленника, которому принадлежала железная дорога от Санкт— Петербурга до Одессы, что сбежал в Позитано после дуэли с родственником царя из-за балерины, звезды петербургской сцены.

Хотя… Дуэли, конечно, не было. А балерины были. О, какие балерины!

Семенов оглядел комнаты, заставленные старыми вещами.

Так устроен мозг: с годами лучше помнишь то, что было давно. И не можешь вспомнить, что ты ел сегодня на завтрак.

Вот здесь, в этой гостиной она сидела. Приехала к Мясину. На репетицию – он тогда еще мечтал устроить на острове свой театр. Но разыгрался страшный шторм. И добираться на остров на лодке было опасно.

Так думала эта прекрасная, тонкая, как веточка, девочка.

Не знала она, что остаться наедине с Семеновым в его мельнице – куда опаснее, чем оказаться среди волн!

Или вот еще воспоминание. Вот здесь, прямо посреди этой гостиной Дягилев смертельно ссорится с Мясиным. Он приревновал его к Клавелю. Поэт Клавель решил отомстить своему возлюбленному – Таволато, который изменил ему с Кокто. Ну и приударил за Мясиным. А Мясин так устал от диктата Дягилева, что ответил на ухаживания «швейцарского гнома». Да, страсти тогда здесь бурлили!