Лена Элтанг - Радин

– Нет. Он туда не поехал.

– Но вы сказали… Что-то произошло и он изменил свои планы?

– Это я изменила свои планы. – Она опустила глаза и поправила жемчуг на шее. Ее колье напомнило Радину белые бусы его матери, дутые, приятно хрустящие, она называла их «перлы» и тоже носила в три ряда.

– Итак, вы передумали, и он с вами не поехал.

– Он поехал, но вышел из машины на бензоколонке «Репсол», уже на выезде из города. Там мы заправлялись, немного повздорили, и он отправился по своим делам. Больше я о нем ничего не слышала.

– На чем же он вернулся домой? Оттуда ходит автобус?

– Понятия не имею. Я редко пользуюсь автобусами.

– Я понимаю, что не имею права спрашивать о подробностях, – осторожно сказал Радин. – Но вы помогли бы мне, если бы сказали, в чем была причина вашей ссоры. Не сомневаюсь, что вы заинтересованы в расследовании не меньше, чем мой клиент.

– Варгас просто мутит воду, – сказала вдова, поднимаясь с кресла. – Она думает, что я его спрятала. Отправила куда-нибудь на юг, подальше от ее костлявых ручек. Но я его не прятала. У меня хватает своих забот, я все еще скорблю о своем трагически ушедшем муже. Боюсь, наша беседа подошла к концу, детектив. Мария-Лупула покажет вам дорогу.

Малу

студент у нас в доме появился прошлой весной, падрон его привел, это, говорит, не студент никакой, а будущий doutor em ciências, пишет обо мне книгу, так что привечай его как положено!

ну, я все равно его студентом звала, про себя, сначала он мне странным показался: волосы крашеные, бородка куцая, штаны до щиколоток, на шее шнурок с медалькой, на медальке святой, я сразу сказала, что это Сан-Жуан, покровитель нашего города, а он смеется, это, говорит, святой Пантелеймон, его мощи из собора украли, вот народ его и забыл, с глаз долой – из сердца вон!

потом я стала его на кухню приглашать, когда пироги еще горячие, он кофе не любил, только чай, а уж чая-то у меня всякого в достатке, у нас в деревне, бывало, до сорока сортов разных сборов по стенам развешивали, он приходил, чай пил, пироги ел, жаловался, что хозяин его всерьез не принимает, архивы не дает посмотреть

я его утешала, а уйдет, так хожу по кухне как слепая, на столы натыкаюсь, вижу – плавиться начала! так-то мне мужчины для баловства не нужны, у меня кровь холодная, одно слово, лягушка из лагуша, так меня девчонки звали, когда я у тетушки работала

так лето и прошло, потом был тот август проклятый, полиция, похороны, и вообще позорище, я так по хозяину убивалась, что про студента забыла, а в сентябре он сам явился, постучался с заднего крыльца, я думала, мальчишка из лавки, а это он – с дорожной сумкой, серьезный такой, волосы в пучок завязаны, я, говорит, у вас часто бывать буду, меня хозяйка пригласила с архивом поработать

сначала я чай ему носила, прямо как раньше падрону, потом, в октябре, не выдержала, дождалась, когда хозяйка в город уедет, надела ее платье, волосы гребнем заколола, поднялась в студию – и стою в дверях, жду, когда он голову от бумажек поднимет, а он поглядел так искоса и смеется: в груди не жмет?

что есть то есть, грудь у меня на хозяйкину не похожа, она носки подкладывает, а мне Господь дал сколько положено

Иван

В начале лета я нашел в грузовом порту итальянскую книгу без обложки. Начал читать, с трудом разбирая слова, и вдруг обрадовался, будто приятеля встретил. «Когда поутру встаешь с постели, кроме чувства изумления, что ты по-прежнему жив, не меньшее удивление испытываешь и оттого, что все осталось в точности так, как было накануне».

Тем вечером я встречался с Кристианом в городе и принес книжку с собой. Разумеется, он выпросил ее почитать, значит, я ее больше не увижу. Крамер из меня веревки вьет, он давно разгадал мой секрет, и не он один. Я со школьных времен такой слабак: не могу сказать нет, когда кто-то настаивает на своем, делая дружеские пассы и глядя на меня с набухающей прозрачной обидой во взоре.

Лиза была дома, когда я вернулся, и в тот день она была старой девой. Один наш профессор говорил, что в викторианской литературе есть четыре типа женщин: ангел, демон, старая дева и падшая женщина. В Лизе помещаются три – как три смелые леди в медведе, а четвертую я пока не встречал.

Как только я открыл дверь, Лиза поднялась с лежанки, служившей нам кроватью, пробормотала, что рис на плите, и пошла принимать душ в углубление, служившее нам душевой кабиной. Ей не хотелось со мной разговаривать, а там она могла немного побыть одна.

Пора мне уезжать, сказал я, заглянув за занавеску, где она намыливала голову пахнущим сиренью шампунем. Я его иногда нюхаю, если ее долго не бывает дома. Лиза убрала волосы с лица, выключила воду и спросила, куда это я собрался. Я молча смотрел на нее, понимая, что мог бы сейчас сбросить джинсы, зайти в нишу и постоять рядом с Лизой, подставляя лицо под прохладные струйки воды. Душ я сделал из садовой лейки и двух резиновых шлангов, в первый же день, когда мы сняли комнату.

Еще месяц назад, ну ладно, два, я бы так и сделал. Бросил бы одежду на пол, втиснулся бы туда, ухватился бы за Лизу, чтобы не поскользнуться, я бы еще и голову ей вымыл, меня хлебом не корми, дай вымыть ей голову. А теперь не мог. Нас разделяла занавеска с желтой диснеевской мышью, купленная на распродаже. До занавески было прошлое, четыре чумазых года, сначала весело, staccato, misterioso, потом allegro molto, а потом душное сиреневое moderato, которое, как известно, никуда не ведет.

Радин. Вторник

Ветер был как раз таким, на который вечно сетуют местные рыбаки, мол, снова подул северо-восточный, а значит, поднимется цена на треску. Если дует nord иль ost, рыба объявляет пост. По дороге с холма он завернул в поселковую библиотеку и попросил revistas de arte за сентябрь прошлого года, но ему отказали. Он мог бы почитать о смерти художника в сети, но мобильный интернет отключили за неуплату, а надежды на вайфай в квартире аспиранта не было, раз он уехал еще зимой.

За конторкой сидела хмурая девица, для отказа у нее были две причины: Радин не был здешним жителем и она не выдавала подшивки на дом. Пришлось употребить лисью улыбку, которой он пользовался редко, как отшельник своими кремнями. Оставив пятерку в залог, он получил глянцевый номер «Северной столицы» и пролистал его, сидя на автобусной остановке. Статья называлась прыжок в пустоту , весь разворот занимала голубая картина с красным пятнышком в центре.

«Это был самый безумный перформанс из тех, что я видел в своей жизни. Алехандро Понти выпил вина со своими гостями, показал обещанную работу, а потом отправился на мост, помахал публике рукой и прыгнул вниз. Я был одним из сотни приглашенных, мы все закричали от ужаса, когда увидели тело, летящее в воду. Никто так и не понял, что заставило Понти так поступить. На севере страны его носили на руках, он был счастливо женат и выстроил дом в том месте, где Дору впадает в океан, чего еще желать?»