Дмитрий Вересов - Тихий Дон Кихот

Сначала ее мучило чувство вины по отношению к своему «детскому» папе. Но путем нехитрых логических умозаключений она вывела универсальную формулу родственной любви. Если у матери рождается второй ребенок, это не значит, что первого пора выкидывать на помойку. Просто любовь умножается на два. Трое детей — на три. Ладно, мужья — бог с ними, их принято любить поодиночке. Или же в порядке очереди. И Аня знала это на собственном опыте. Но отец ведь не муж. Ведь делят же все любовь свою изначально между двумя родителями, отцом и матерью. И считают неприличным вопрос: «Кого ты больше любишь — маму или папу?». А значит, и отцов тоже можно любить в том количестве, какое тебе отпущено судьбой.

Она сама удивлялась себе. Своей готовности идти навстречу незнакомому человеку. И чем большее нетерпение ее охватывало, тем больше она боялась разочароваться.

Но что тут сделаешь? Волков бояться, в лес не ходить…

Слова «эррайвел» и «депарче» сразу же разбередили душу. Любые ограничения рождают мгновенное желание их нарушить. И даже такая громадная страна, как Россия, перед этими словами становится просто клеткой с узенькой дверцей через паспортный контроль.

Вспомнилось, как улетали с Корниловым в свадебное путешествие в Японию. Сейчас казалось, что было это давным-давно. И хотя времени прошло совсем немного, восприятие Аней окружающего мира поменялось почти полностью, как будто бы эстафетную палочку ее жизни схватила какая-то другая Аня и бодро побежала преодолевать доверенный ей кусок дистанции. Или она повзрослела?

По Аниным подсчетам мадридский рейс должен был уже приземлиться. Больше всего ей в этой ситуации не хотелось затягивать ожидание. Она бы и опоздала минут на пятнадцать с превеликим удовольствием, только вот опаздывать у нее никогда не получалось.

Даже не пытаясь вставать на цыпочки и всматриваться в лабиринт таможенных постов, она решительно повернулась к ним спиной. Скрестила на груди руки. И стала смотреть в окно, в котором, кроме дальних полей, видно не было ничего.

Она всегда немного завидовала «папиным дочкам». Было в этом что-то ужасно трогательное и настоящее. Она помнила, что в свое время, еще в университете, она смотрела во все глаза на папу сокурсницы Кати Бровченко. Он частенько появлялся на факультете — то забирал Катьку и вез по их общим делам, то спасал ее, если надо было что-то срочно сделать, привезти забытое, отдать потерянное. Один звонок папе — и все проблемы решались мигом. И никогда никакого упрека в глазах. Один сплошной позитив, радушие и нежный поцелуй в лобик. И когда Аня наблюдала за ними, ей казалось, что Катя такая вся гармоничная и желанная именно потому, что такой у нее папа. Образец мужчины. Он Катьку обожал. И она в ответ относилась ко всему мужскому поголовью с любовью. Не было у нее врожденных претензий к мужчинам.

Аня сама не понимала до конца, что именно заставляет ее так пристально приглядываться к чужому папе. Зависть — чувство негодное. И Аня себя неплохо контролировала.

Нет, это была не зависть. Легкое сожаление по поводу того, что своего папу в такой роли она представить не могла бы. Да, конечно, если бы он жил в Питере, может быть, она и могла бы разок побеспокоить его своими просьбами. Но представить ответный поток тепла и его кровной заинтересованности никак не получалось. Папа обладал потрясающей способностью отсутствовать даже при формальном присутствии.

Аня же всегда была «маминой дочкой». И похожа была на нее очень. И всегда жалела папу, несправедливо попрекаемого громкоголосой мамой. И таким образом, как сама она стала понимать после сдачи зачета по психологии, с детства впитала в качестве модели отношения к мужчине именно жалость. Но, зная своего врага в лицо, Аня сознательно пыталась над собой работать. А результатом внутренней работы становилось состояние прямо противоположное — безжалостность. Так в любви, не успевая отдавать себе отчет в том, что она чувствует и как, она постоянно переходила из одной крайности в другую. И на мужчин это оказывало терапевтическое воздействие, о котором она пока и не догадывалась.

Очнулась она от своих мыслей, когда услышала вопросительное:

— Аня?

Она оборачивалась медленно, как будто выполняла какой-то сложный поворот из аквааэробики, когда вода оказывает движению чудовищное сопротивление.

— Анечка…

Она не ожидала, что так дрогнет сердце.

А глаза замечутся, пытаясь мгновенно определить родственные черты. И попытаться узнать. И ей даже показалось, что она нашла. Именно таким отец и должен был быть. Таким, чтобы можно было смотреть на него с восхищением — настоящим кумиром. Он был совсем не стар. Лет сорока пяти. И Аню сразу приятно удивили его темные глаза. В них был такой неподдельный интерес! И вместе с тем ей показалось, что он сразу же увидел ее насквозь. Роста он был высокого, но, пожалуй, чуть пониже Корнилова. Холеное загорелое лицо. Густые, почти совсем седые волосы немного длинноваты. Ворот белоснежной рубашки расстегнут, а рукава закатаны до локтя. Сразу видно было, что в нашу прохладную весну прибыл он из знойного лета.

Она растерялась и не знала, что сказать. Но он выручил. Улыбнулся так, как улыбаются только тем людям, которых знают и любят всю жизнь. Приобнял за плечо, сразу вдребезги разбив между ними стену условностей. И увлек за собой к выходу.

— А чемоданы? — Аня оглянулась нерешительно.

— У меня их нет, — сказал он заговорщическим шепотом. — Они остались в Испании. Я прилетел только на три дня. Сбежал.

Брежнева встречал мрачноватый и хмурый водитель, помрачневший еще больше, когда Сергей Владиславович предложил добросить его до метро «Московская» и там оставить. И пока Брежнев делал какие-то важные звонки, бегло говоря по-английски, Аня прислушивалась к его словам. И с трудом понимала. Видно, практика у Брежнева была более чем богатая.

У входа в метро водитель Толя затормозил и с обиженным лицом описавшегося младенца вылез из машины. Тут же, чтобы пересесть за руль, вышел и Брежнев. Они пожали друг другу руки, и Толя нескладной походкой забывшего навыки пешехода направился к ларьку за пивком.

Аня пересела вперед. Сергей Владиславович улыбнулся ей. Но ничего не сказал. Он откинулся на сиденье и с видимым удовольствием повел машину, уверенно влившись в оживленный поток на Московском. Потом неожиданно развернулся и поехал по проспекту в обратную сторону, все так же мечтательно улыбаясь.

— А куда мы едем? Вы что-то забыли в Пулково? — спросила Аня.

Он не ответил на ее вопрос, явно наслаждаясь скоростью, с которой мчался по шоссе в противоположную городу сторону.

— Я так соскучился по машине… Меня там все время возят. — И, взглянув на нее чуть прищурившись, спросил. — А ты умеешь?