Кирилл Задырко - Свет во тьме

– Мам, – я посмотрел на мать. Она сидела за столом и ела овощной салат. И он выглядел намного лучше, чем размякшее жирное мясо, которое у меня.

– Что? – делая вид, что не понимает, она переспросила. И нервно улыбнулась.

– Мам! Мам! Ты подкаблучник. Вот ты кто! Понял? – сказал отец и хлопнул по столу ладонью.

– Просто спросил, что спросить нельзя?

– Ты как с отцом разговариваешь?! – теперь его не волновало то, что я ни ел мясо.

Боясь получить в ухо, как это случалось очень часто, что бы казаться случайным всплеском эмоций – я промолчал.

– Я вопрос задал!!! – повысил он тон.

Я нервничал. И не знал, как реагировать на подобное. Поэтому пару секунд сидел и смотрел, как он сверлит меня глазами полными злобы, отвращения и презрения. Иногда переводил взгляд на мать, которая как не замечала ничего кроме его правоты:

– Что смотришь на меня? – мне показалось, что она злилась. – Ник, ешь, пожалуйста. Ешь мясо.

– Ты ему ещё одно место поцелуй! – его лицо исказила гримаса недовольства. Отец добавил:

– Так, пока ни сожрёшь всё, что в тарелке, из-за стола не ногой.

Я расплакался…

Открыл глаза. Пульсирующая боль в висках свидетельствует о сильном недосыпе. Несколько ночей сижу тут: напротив кабинета операционной, к которой битые сутки подряд хирурги борются за жизнь Ли. Нервно перебирая воспоминания в голове, стараюсь сотый раз успокоиться. Не уверен, что именно видел – приближающийся на встречу автомобиль, больную фантазию в моей голове. Или то, и другое. Возможно, где-то внутри черепной коробки скрывается простейший ответ на вопрос: «Почему она, а не я?».

Словно паразитирующий организм эта мысль поедала моё сердце изнутри. Каждый раз, когда старался не думать о том, что случилось, буря воспоминаний из чувств; отчаяния и страха снова и снова окутывали меня словно ночной кошмар.

Слегка заторможено подняв левую руку на уровне глаз, задрал рукав местами износившейся рубашки – красного цвета, в синюю клеточку. Посмотрел на двигающийся в такт механизм «Rado»: половина пятого утра. Вообще, люблю смотреть на часы. Это помогает поверить в логичность всего происходящего. Иногда, когда кажется что по причине усталости или любых других обстоятельств, – как сей час – что не могу собраться, просто наблюдаю. Смотрю и вижу бегущую стрелку. И время, которое не вернуть остаётся позади, а то, что будет дальше, не больше чем принцип механизмов, которые приводят в движение сам процесс. Могу ли я что-то изменить, когда от меня ничего не зависит – не думаю. Поэтому приходится надеяться на лучшее.

Мысль о том, что я никак не могу посодействовать врачам, которые битые сутки борются за жизнь Ли, ударила также больно, как и мучительно чувствую беспомощность.

– Твою мать, – закричал я в попытках стряхнуть с себя остатки черного кофе. И только потом, понял, что случайно опрокинул нетронутый, пластиковый стаканчик стоящий на ручке мягкого кресла.

– Вот, черт возьми!!!

Встав на ноги, я начал стряхивать жидкость с рук. Подошёл к висевшему напротив лифта зеркалу. И уставился в глазеющего напротив незнакомца.

Вовсе не лицо счастливого, довольного жизнью человека. Оно мне больше напоминало какого-нибудь второстепенного персонажа из фильма ужасов. Где атмосфера сюжета настолько мрачная, что и персонажи кажутся удачным дополнением картины. Бледная кожа, неестественные, усталые глаза подчёркивали осунувшееся лицо. И грустный, приковывавший внимание своей опустошенностью взгляд ярко-синих глаз. В зеркальном отражении было что-то ещё. Присмотревшись, различаю одиноко лежащий на полу конверт. Словно ящик Пандоры он приковывал своей загадочностью и непостижимостью. Захотелось открыть его. И наконец-то узнать: что внутри? «Как бы посмотрела на это, Ли?», задумался я. Ведь, вероятно, что она скрывала его содержимое. «Взгляну одним глазом, а после запечатаю, как было».

Да.

Медленно перебирая ногами, подхожу на расстояние вытянутой руки. Остановившись в нерешительном оцепенении, – что-то мне подсказывало, что это прошивая идея – от усталости сажусь на колени. И начинаю аккуратно откупоривать липкий клапан.

Я не был готов к тому, что увидел… Дрожащей рукой, смахивая слезы, смотрю на две красные полоски параллельно расположенные на продолговатом куске бумаги. Это был положительный тест на беременность.

– Мне, жаль.

– Что, простите?

Озабоченно поворачиваю голову в сторону стоящего напротив незнакомца в белом халате. Это хирург. Он склонил голову так, что я увидел его выражение лица и услышал едва уловимые слова, вырвавшиеся из его рта:

– Мы сделали всё возможное, сожалею.

Запах ладана. Звук печальной скрипки. Купол церкви, отделанный позолотой, пестрил и был частью архитектурного гения в стиле барокко. Ниже, у основания арки оконный витраж. Лучики света переливались в палитру абстракции цветов. Синий, жёлтый, красный и золотой. На мгновение промелькнула мысль, что калейдоскопический свет был замыслом божественного начала, под сводами белых облаков, которые укрывали потолок. В меру вычурные иконы висели на деревянной палитре. И дым от тлеющего кадила будто магическим образом испарялся в воздухе, когда священник проходил между рядами.

Пришло меньше людей, чем я предполагал. У меня не было родственников… Поэтому здесь собрались только самые близкие те, кто был частью семьи Ли. Её лучшая подруга была тоже здесь. Она сидела справа от меня. В строго черном, брючном траурном наряде. Платок, который закрывал большую часть её лица, не мог замаскировать слёзы, которые ручьем катились по её щекам. Я переживал не меньше неё. Но выдержка и качество самообладания, не позволяли нарушить речь священника, как это мастерски получалось у матери Ли.

Не могу сказать, что не понимаю её горя так, как она всем своим видом выказывала. Но и совру, если скажу: что мне доставляет удовольствие слушать её всхлипы. Ком подкатил к горлу. Я чуть было не дал волю эмоциям, когда бедная женщина в очередной раз громко заплакала. В грудной клетке бушевала буря, которую изо всех сил пытаюсь сдержать внутри. Не позволить вырваться наружу и поглотить остатки самоуверенности, которую я внешне выражал.

Пиджак, белая рубашка с бабочкой. Или зауженные, черные брюки и лакированные туфли – отражение моего статуса, но не внутреннего содержания. Снаружи я был спокоен, а внутри подавлен. Это давление настолько сильно, что нервы то и дело танцуют чечетку. Каждый раз за возможность уцепиться за воспоминания о ней, мой воспалённый мозг ищет ответы на вопросы, на которые нет ответа. Мыслей так много, что я прикрыл глаза тыльной стороной ладони. Сделал глубокий вдох. Почувствовал, как каждая клеточка моего организма получила кислород. И только после, открыл глаза.