Кирилл Шелестов - Уротитель кроликов

Он сиял от гордости.

— План великолепный. И я не сомневаюсь, что он у тебя получится. Но такой партнер, как Ильич, тебя не смущает?

Храповицкий пожал плечами.

— Если говорить о надежности, то он лучше Виктора. Если говорить о пользе, то тут вообще нет материала для сравнения. Такой партнер в наше время очень выгоден. И в Нижне-Уральске, и у нас. Не роняя себя, мы получаем в союзники человека, который может решать самые разнообразные проблемы. Кстати, как ты думаешь, откуда Виктор знает о том, что произошло в Москве? И знает, кажется, довольно много.

— Ну, тут-то легко догадаться, — отозвался я, не задумываясь. — Скорее всего, он уже провел вечер с кемто из девчонок, которые ездили с нами. Сходили в кабак, выпили, дал им денег. Меня больше интересует, как Ильич оказался в нужном месте в нужное время?

Храповицкий почесал затылок.

— Да, похоже, где-то у нас уходит информация, — признал он. — И с учетом всего происходящего, это очень неприятно. Придется с этим разбираться. И тем более, надо договариваться с Ильичом. Да, и еще, — вдруг добавил он после паузы. — Передай Плохишу, что я отказываюсь. Категорически. Во-первых, я действительно не готов заказывать убийство Виктора. А во-вторых, зачем мне в таких делах Плохиш? Готов поспорить, что Плохиш никогда не будет большим бандитом, как Пономарь никогда не будет большим бизнесменом. Один слишком жаден и трус, другой слишком безрассуден. Бизнес этого не терпит.

— Значит, ты поставил на Ильича, — произнес я вслух. — Между прочим, как мы его найдем?

— А мы и не будем его искать. Он сам нас найдет. Помяни мое слово.

Должен признать, что он оказался совершенно прав. Ильич нас нашел сам. И гораздо раньше, чем я думал.

При въезде в город я попрощался с Храповицким и пересел в свою машину.

Прямо у моих ворот стоял желтый „хендай“ с выключенными фарами. Мое сердце замерло и выдержало деликатную паузу, ровно настолько, чтобы я задохнулся. А потом непоследовательно заколотилось. И дышать стало совсем невозможно.

Я закурил, чтобы выиграть время, подошел к ее машине, открыл дверцу и сказал:

— Привет. Рад тебя видеть.

Я надеялся, что ни походка, ни голос, ни лицо меня не выдавали. Наверное, напрасно надеялся.

— Я жду тебя два часа, — сказала она, стараясь улыбнуться. Кстати, у нее тоже ничего не получалось. — Твой охранник не пустил меня внутрь.

Мы прошли в дом, и я проводил ее в гостиную. Выглядела она ужасно, что я отметил с тайным злорадством. Лицо было осунувшимся и жалким. Хуже всего, что такой я любил ее еще больше.

— Выпьешь что-нибудь?

— Разве что чаю. Меня сегодня полдня допрашивали. Эта последняя фраза, видимо, содержала особый смысл и скрытый призыв не упрекать ее в том, отчего ей и так плохо.

Самое поразительное заключалось в том, что это страдающее создание было в узком коротком платье стального цвета с черным воротником-стойкой. Когда она садилась, платье прикрывало ее длинные ноги в черных колготках ничуть не больше, чем если бы она его сразу снимала. Уверен, что перед тем, как ехать ко мне, она нарочно переоделась. Современные русские женщины, должно быть, даже отправляясь рожать, в первую очередь заботятся о том, чтобы выглядеть сексуально.

Не знаю, кого я ненавидел больше: ее — за то, что она так поступала со мной в минуту моих жгучих страданий, или себя — за то, что это на меня так действовало.

Я принес ей чай, жалея, что не могу влить туда яда, который переполнял меня до краев. Можно было, конечно, ее укусить, но это снизило бы высоту переживаний. Кроме того, я мог вцепиться не в то место, и тогда бог весть чем бы это все закончилось. Между тем, я был настроен решительно.

— Отчим в ужасе, да? — спросила она, не поднимая на меня глаз. — Я его еще не видела. Побоялась.

Конечно, мне хотелось сказать, да. Да, он не пляшет от радости. Представь себе. Странно, правда? Не поймешь этих политиков. А кое-кто, не имеющий отношения к политике, тебя бы вообще убил. Прямо сейчас. И это еще самое милосердное из того, что приходит кое-кому на ум.

Конечно, я ничего не сказал. Я великодушно молчал. В надежде, что так больнее.

— Мама мне никогда не простит, — опять заговорила она тихим, ломающимся голосом. — Она пожертвовала для его карьеры всем. Она всегда говорила, что в этом его жизнь. Да я и сама себе не прощу.

Кое-кто, между прочим, тоже не собирался ничего прощать. Можно было даже его не просить. Бесполезно. Он стоял, опершись на камин, и хранил мстительное молчание. Ах да, кое-кто еще старался сверлить ее спокойным ироничным взглядом, который она должна была чувствовать, хотя и не смотрела в его сторону.

Она вдруг всхлипнула, бросилась ко мне, вцепилась мне в плечи, зарылась лицом в грудь и расплакалась.

— Мне так плохо! — восклицала она. — Ну что мне делать, скажи! Это было три года назад! Я была пьяная. Я всех ненавидела! Я хотела сделать хуже себе. Он даже не знал, как меня зовут! Это было один раз! Один-единственный! Я месяц назад встретила его случайно в ресторане, даже не стала разговаривать. Сразу ушла! Ты же должен понять! Ну, пожалуйста, ну, пожалуйста…

Я чувствовал, как от ее слез моя рубашка становится мокрой. Я думал, что у меня сейчас разорвется сердце. Я хотел, чтобы оно разорвалось. Я любил ее. Не мог не любить.

И простить тоже не мог.

— Я не смогу, — сказал я хрипло, не своим голосом. — Извини.

Она зарыдала еще отчаяннее. Я все еще удерживался, чтобы не обнять ее.

— Наверное, причиной всему мое тупое мужское самолюбие, — продолжал я. — Хотя, если бы я не обладал тупым мужским самолюбием, то, может быть, я жил бы со своей женой, а не сходил бы с ума от желания тебя прибить. Я не смогу встречаться с тобой тайно. Это как-то унизительно для обоих. Я не смогу появляться с тобой у моих друзей, которые все это знают. Хотя и они, и я каждый день делаем вещи, может быть, гораздо худшие. Но равенство полов в моем понимании существует только у гомосексуалистов. Я не смогу уехать с тобой куда-то, потому что не готов пожертвовать тем, чем я живу. Но самое главное, что я сам никогда не смогу об этом забыть.

— Значит, ты не женишься на мне? — Она подняла лицо и слабо улыбнулась сквозь слезы.

— Мне жена не разрешает, — ответил я машинально.

— Но провести со мною ночь ты хотя бы можешь? — Она теснее прижалась ко мне. — На прощание.

— Нет, — сказал я, чувствуя, как мои руки предательски скользят по ее спине вниз. — Не могу.

— Ну и не надо, — послушно согласилась она и потянулась ко мне губами.

Надо было убить ее сразу.

В два часа ночи я вспомнил, что забыл отпустить охрану. Я оделся и спустился вниз.

— Вид у вас какой-то усталый, — с притворным сочувствием заметил Гоша. — Может, не выспались?