Сергей Михайлов - Далёкие огни, или В ад и обратно

– Не хочешь – не умирай, – философски заметил дед Евсей, – всё в твоей воле. Ты, главное, Петька, держись. А мы… чем можем – поможем.

– Факт, – кивнул бывший полковник. – Мы тебе, парень, так просто помереть не дадим.

Дед Евсей снова исчез. Вернулся он с доктором.

Тот бегло осмотрел больного и мрачно покачал головой.

– Плох ваш приблудный, совсем плох. Помрёт он здесь, это я вам как врач говорю… – Он в раздумье почесал свою бороду, прошёлся по подвалу и наконец принял решение. – А ну-ка, мужики, тащите-ка его ко мне до хаты. Пускай у меня отлежится, в тепле и уюте. Боюсь, как бы до пневмонии дело не дошло.

Бомжи подняли Петра с его ложа и поволокли вслед за доктором. Доктор жил в двух кварталах от «бомжеубежища», и процессии потребовалось не более четверти часа на этот марш-бросок.

Как они добрались до квартиры доктора, Пётр уже не помнил: он потерял сознание ещё в самом начале пути.

– Очухался, мужик? – услышал он насмешливый голос доктора, когда открыл глаза.

Пётр попытался подняться, но нашёл в себе силы только на то, чтобы пошевелить рукой.

– Лежи, лежи, мужик. Тебе пока ещё рано вставать. – В голосе доктора он уловил заботливые нотки. – Для тебя теперь главное – сон, покой и хорошее питание. Самое страшное уже позади.

– Где я? – произнёс Пётр, и сам не узнал своего голоса – настолько он был слаб.

– В моих хоромах, вот где.

Он огляделся. Это была небольшая комнатка, тонувшая в полумраке и освещённая лишь светом настольной лампы; убранство комнаты было небогатым, даже скудным, однако это не мешало ей быть уютной и какой-то тёплой.

Он лежал на старой, скрипучей железной кровати, заботливо укутанный двумя ватными одеялами. У изголовья кровати стояла тумбочка с какими-то склянками, чашками и стаканами. В воздухе веяло запахом лекарств и болезни.

– Целую неделю в бреду метался, – продолжал доктор. – Думал, не оклемаешься, мужик, коньки отбросишь. Ан нет, выкарабкался. Видать, жилка в тебе жизненная крепко натянута, туго бьётся.

– Неделю?! Ты хочешь сказать…

– Ну да, неделю, – пожал плечами доктор. – А ты думал, такой тяжёлый бронхит, какой был у тебя, в три минуты лечится? Нет, мужик, тут ты пальцем в небо попал. Не будь рядом меня, ты бы вообще вряд ли выжил.

– Так мне спасибо, что ли, тебе сказать? – проворчал Пётр.

– А это как знаешь. Хочешь – скажи, а не хочешь – оставайся свиньёй неблагодарной. Я, знаешь ли, не обидчивый… Ладно, хватит языки чесать. Мне на смену пора, я сегодня в ночь. Сейчас я тебя покормлю – и адью. Один остаёшься, за хозяина. И нечего на меня волком смотреть, я ведь тебя как-никак целую неделю выхаживал.

– Я тебя об этом не просил, – мрачно отозвался Пётр. Он и сам не мог понять, откуда бралось то спонтанное раздражение, которое вызывал у него доктор. Этот чудаковатый бородач был ему симпатичен, чего уж душой кривить, однако… однако ситуация, в которой он оказался по воле своей непутёвой судьбы, была ему явно не по нутру.

– Потом поговорим, – как ни в чём не бывало, сказал доктор. – Некогда мне сейчас, понял? Вот вернусь к утру – тогда и обсудим.

Он скрылся на кухне и вскоре вернулся со стаканом крепкого чая и тарелкой, на которой ароматной горкой возвышалась жареная картошка, увенчанная двумя толстыми, разбухшими сардельками.

– На вот, поешь, – сказал он, ставя тарелку на тумбочку. – А я ушёл. Всё. Пока.

Он хлопнул входной дверью и закрыл её на два оборота ключа. Пётр остался один. Взглянув на принесённую доктором еду, он внезапно почувствовал такой острый голод, что чуть было не захлебнулся собственной слюной. В считанные минуты он съел всё, потом в блаженстве растянулся в постели и крепко заснул.

Проснулся он уже утром. Яркий солнечный луч бил ему прямо в глаза. Он невольно зажмурился. Вновь открыв глаза, он видел улыбающегося доктора. На измождённом лице Петра невольно скользнула ответная улыбка.

– Так-то лучше, – кивнул доктор. – Больной идёт на поправку, а это значит, что не зря меня шесть лет в мединституте знаниями накачивали. Ну как, мужик, настроение? Всё ещё хандришь, или готов к новым трудовым свершениям?

Петру, действительно, стало лучше. Этой ночью он впервые за прошедшую неделю как следует выспался: это было не полуобморочное состояние человека, находящегося на грани между жизнью и смертью, а нормальный, крепкий, здоровый сон человека выздоравливающего. Пропало и вчерашнее раздражение.

– Извини, – сказал он, – я вчера сболтнул лишнее. Спасибо тебе.

– Лучше поздно, чем никогда, – весело отозвался доктор. – Ладно, забыто. Голоден?

– Как волк, – невольно вырвалось у Петра. Он, действительно, чувствовал себя так, словно готов был сейчас проглотить целого быка.

Доктор рассмеялся.

– Обожаю голодных людей. Голодный – значит здоровый. Ладно, лежи, сейчас чего-нибудь сварганю.

Они позавтракали.

– Водки не предлагаю, – подытожил трапезу доктор. – Рано тебе ещё, на ноги сначала встань. Да и сам я в последнее время всё больше в трезвенниках хожу – не до неё, проклятой, будь она трижды неладна. И курить я тебе не дам. С таким бронхитом тебе вообще лучше забыть об этом дерьме, понял?

Странно: ни пить, ни курить у Петра желания не было.

– А теперь давай о деле, – продолжал доктор.

– О каком ещё деле?

– Сейчас узнаешь. – Доктор с минуту чесал в затылке. – Понимаешь, мужик, какая странная история с тобой приключилась. С тем, что у тебя полная потеря памяти, я ещё как-то могу смириться – как-никак, а такие случаи науке известны. Странно здесь другое. Я никак не могу понять, что же послужило причиной твоей амнезии?

Пётр дотронулся рукой до своего затылка.

– Рана на голове, – пояснил он. – В драке, видно, кто-то шарахнул меня по темечку. Вот память и выключилась.

– Да слышал я эту твою легенду о какой-то мифической драке, – махнул рукой доктор, – от твоих же корешей по бомжатнику и слышал. Не то всё это, не то. Понимаешь, рана твоя на голове пустяковая, даже и не рана это вовсе, а так, царапина, ссадина. От таких царапин людям память не отшибает. Нет, здесь что-то другое.

Пётр почувствовал сильное смятение. Он давно уже оставил попытки установить истину о своём прошлом, понимая, что без посторонней помощи всё равно ничего не добьётся, но сейчас… Сейчас доктор, может быть, сам того не ведая, затронул самую потаённую, наиболее глубоко запрятанную струнку в его душе, которая вдруг зазвенела, заныла, задребезжала… Он вдруг понял: не может человек жить без своего прошлого. Не может . Потому и запил он, и в бродяги попал поэтому, и с жизнью своей кончать хотел – и всё из-за того, что не было у него корней в этой жизни, корней, уходящих в прошлое, прочно удерживающих человека на плаву, служащих опорой в трудную минуту, питающих душу целительными токами матери-земли.